М. фон Альбрехт. История римской литературы. Вторая глава: I. Литература Республиканской эпохи: общий обзор. Жанры

Михаель фон Альбрехт. История римской литературы
От Андроника до Боэция и ее влияния на позднейшие эпохи
Перевод с немецкого А.И. Любжина
ГЛК, 2003. Том I. 

Примечания, библиографию и список сокращений
смотрите в печатном издании книги

Один из древнейших жанров — речь; это душа любого республиканского общества. Юный римлянин научается этому искусству, выслушивая дебаты на форуме и входя в окружение какого-нибудь оратора старшего поколения. Некоторые отличительные черты стиля развиваются из устной практики.

Влияние греческой риторики — легенда приурочивает его еще ко временам царя Тарквиния Древнего — постепенно возрастает; властители мира хотят найти применение тому, чему их обучали домашние учителя-греки. Уже при Катоне Старшем можно обнаружить следы влияния греческой риторики.

В позднейшую эпоху — это уже новая фаза литературного развития — Г. Гракх, чья латынь была подчеркнуто ясной и чистой, так полагается на греческую технику, что его сопровождает преподаватель пения, с помощью авлоса задающий ему правильный тон. В отсутствие микрофона успех оратора решительным образом зависит от его способности говорить громко и ясно, не перенапрягая голосовые связки, и для этого нужен тренер-грек.

Поколением раньше Цицерона на первый план выходит азианийский стиль, родственный старой латинской литературе в ее сознательных устремлениях. Красс расчленяет свои речи на короткие ритмические отрывки; Гортензий следует за ним, и Цицерон тоже будет придерживаться принципа ритмизации клаузул (хотя у него односторонность азианизма вскоре преодолевается во всеобъемлющем использовании опыта Демосфена). Рядом с ним бледнеют крайние аттицисты. У Цицерона речь достигла той степени искусства, которая заставляет забыть об искусстве, «вторая естественность», мало, впрочем, имеющая общего с первоначальной. В школе греческой риторики латинская речь стряхивает последние остатки грубости, связанной с интересами службы и обсуждением законов, которые она еще сохраняла с прежних времен. Со стилистической точки зрения Цицерон находит необходимую точку равновесия между азианизмом и аттицизмом. Потребность публиковать речи восходит в Риме к древним временам; это, должно быть, делал уже Аппий Клавдий. Тот факт, что Цицерон издает свои речи, был, таким образом, вполне обычным для тогдашнего Рима. Для homo novus публикация речей — способ зарекомендовать себя как адвоката и политика; могла играть свою роль также и типично римская потребность дать молодежи материал для изучения, желание, которое водит пером Цицерона и в иных сферах его писательской деятельности. Его литературно претенциозные философские и риторические труды имеют свою изюминку в сравнении с современными работами греков. Пусть Моммзен себе шутит: «Своими речами он заставляет покинуть поле сражения Демосфена, а своими диалогами — Платона; ему не хватило только времени, чтобы нанести поражение также и Фукидиду». Однако ради справедливости нужно сказать, что в то время Цицерон был буквально единственным прозаиком, способным вступить в соревнование с Демосфеном и Платоном. Мужество его вызова крупнейшим мастерам прошлого показывает, между прочим, что латинская литература уже выросла из своих детских сапожек. Так Лукреций мерится силами с Эмпедоклом.

Философские и риторические труды Цицерона можно включить в биографический контекст, но никоим образом нельзя свести к эфемерным политическим интересам; их создание обусловлено внутренней необходимостью, самой природой их автора, которая сделала его учителем Рима и Европы. В речах также вызывает удивление не их связь со временем, но способность оратора найти такую точку зрения, которая позволила бы рассмотреть отдельный случай в свете высших духовных ценностей. Можно назвать публикацию речей признаком упадка, но мы уже две тысячи лет пользуемся плодами этого упадка; без них мы были бы беднее ровно на то, выше чего не поднималась латинская проза, а Моммзен — на свидетельство умного современника. Если бы римляне тверже сопротивлялись соблазну литературного грехопадения, они не сказали бы нам больше, чем, напр., спартанцы.

Корпус Писем Цицерона — неоценимое свидетельство об эпохе. Степень их литературной обработки различна; она простирается от спонтанно набросанных записок к верным друзьям — иногда веселых, иногда со смертной тоской — и трезвых заметок жене до изысканно вежливых приветствий своим противникам и заботливо отделанных официальных документов. И как раз этого автора, обладающего тысячей оттенков, низвели до степени классика и классициста!

Специальная литература хорошо представлена ранним и поздним произведением: книгой Катона о сельском хозяйстве и Варрона на тот же предмет. У первого тщательно отделанное введение ощутимо отличается от изложения предмета как такового, не имеющего никаких литературных претензий. Варрон, напротив, пишет как ученый и, кроме того, заботится о литературном уровне написанного, прибегая к диалогической форме.

В области права Рим во всяком случае может предъявить свою собственную традицию. Законы двенадцати таблиц (середина V в. до Р. X.) известны нам фрагментарно по позднейшим цитатам; поскольку их выучивал наизусть каждый римлянин, их значение весьма велико. Довольно долгое время гражданское законодательство отступает на задний план по сравнению с интерпретацией и дальнейшей разработкой традиционного права. Правовые формулы долго оберегаются как сфера компетенции жрецов, которые первоначально были единственными, кто занимался их толкованием; публикация формул (около 300 г.) — значительный шаг вперед. Важный правовой источник — эдикты, которые издавали преторы, начиная отправлять свою должность.

Начатки науки о праве не имеют литературного характера; она заключается в компетенции ученых давать свои заключения по разным вопросам (Cic. de orat. 1, 200) Дома этих ученых посещают юные слушатели. Хотя римское право рано подпало под греческое влияние — Законы двенадцати таблиц имеют в качестве образца греческое городское право, — однако вообще греческие правовые формы заимствуются редко.

Расширение державы делает необходимым, наряду с правовым регулированием взаимоотношений между римскими гражданами, создать таковое же для общения с неримлянами и последних между собой (ius gentium). Юридическая мысль также достигает известной тонкости под влиянием Стои — здесь нужно назвать кружок Сципиона. В позднереспубликанскую эпоху ius gentium сближается с ius naturale, «естественным правом». Здесь также проявляется греческое влияние, которое видно в трудах Цицерона (De re publica, De legibus). Однако по своей структуре ius gentium остается римским. Под воздействием философии, в особенности стоической , юристы развивают вкус к тонким разграничениям; пример — ‘’Οροι Кв. Муция Сцеволы. Цицерон занимается римским правом в De iurе civili in artem redigendo. Поскольку он не юрист-профессионал, должно быть, влияние риторики и философии в его труде преобладало. Варрон пишет — тоже как не юрист — 15 книг о гражданском праве, De iurе civili.

До нас не дошло ни одного полного труда юристов республиканской эпохи. Мы знаем о публикации формульных списков договоров о продаже и завещаний, а также о Responsa (Digesta). Практика высказывания суждений побуждает М. Юния Брута придать форму диалога своему труду о «гражданском праве», ius civile: здесь на первый взгляд греческая литературная форма вырастает из римской практики. Возникают и юридические комментарии к Законам двенадцати таблиц — с сознательным перетолкованием для современных нужд, с добавлением тогдашних формул, как Tripertita Секста Элия Пета Ката. Преторский эдикт и эдикт курульных эдилов также подвергается толкованию. Кв. Муций Сцевола создает систему ius civik в 18 книгах ; Сервий Сульпиций Руф, современник Цицерона, ее комментирует; тот же автор прививает юриспруденции изящный стиль. Изменение языка права от лапидарной краткости Двенадцати таблиц к остроумному многословию можно проследить по надписям (напр., Lex Acilia repetundarum, «закон Ацилия о лихоимстве» 122 г. до Р. X.).

Историография была первоначально формой литературного самовыражения конкретного сословия: сенаторы — напр., Катон, Цинций Алимент, Фабий Пиктор, а также грекоман А. Постумий Альбин. Среди них есть только один настоящий писатель — историк, оратор и юрист Антипатр, однако было бы слишком рискованно делать из греческого прозвища вывод о низком происхождении. Во времена Суллы картина несколько меняется: Клавдий Квадригарий точно не относится к патрицианскому роду Клавдиев, и Валерий Антиат, вероятно, клиент знатной семьи Валериев. Однако историк Сисенна сенатор — как позднее современники Цицерона Элий Ту-берон и Саллюстий.

Поскольку до нас не дошли мемуары (как, например, воспоминания Суллы), Записки Цезаря стоят для нас особняком во всей римской литературе; они связывают римский соmmentarius c элементами греческой историографии. Цицерон с удовольствием написал бы историю, если бы у него только хватило времени; если правомерно делать выводы из его историографических теорий, для которых характерны ссылки на Геродота и Теопомпа, мы имели бы нечто родственное Ливию. Монографии Саллюстия дают стилистический образ поздне-республиканской эпохи. В Войне с Югуртой идет речь о начале этого периода, Катилинп посвящен позднейшей фазе. Между ними располагаются Historiae. Саллюстий создал для римской историографии характерный стиль — в языковом отношении заимствуя у Катона, в литературном примыкая к Фукидиду. Historiae показывают нам другого Саллюстия, которому ближе Геродот; отправную точку этого пути можно обнаружить ранее, особенно в Bellum Iugurthinum.

Что манера Саллюстия — не единственно возможная для историка, показывают фрагменты Азиния Поллиона и Трога. Даже с точки зрения литературной техники различия велики: Трог, напр., отказывается от обычного для эпохи приведения вымышленных речей. Ливии тоже вовсе не правоверный сторонник Саллюстия; хорошо заметно, что его голос иной. Тацит и Аммиан делают стиль Саллюстия признаком жанра.

Поэзия по преимуществу воспринимает эллинистические литературные формы. Эпос номинально преемствен Гомеру, фактически — эллинистическому эпосу исторического содержания. В творчестве Энния древнелатинская эпика завершилась уже в первой фазе развития. В позднереспубликанскую эпоху Катулл создает малый эпос в эллинистическом вкусе, Цицерон переводит Арата, воспевает подвиги Мария и свое собственное консульство, Лукреций пишет дидактическую поэзию большого стиля. С технической точки зрения деятельность этих поэтов означает проникновение в эпические формы утонченных александрийских приемов с элементами риторики и — у Лукреция — овладение крупной формой. Без этого предварительного труда Энеида никогда не смогла бы возникнуть. Республиканский эпос завершает тенденции эллинизма, но стоит еще по эту сторону гомеровских заимствований. С точки зрения содержания здесь можно почувствовать новые, индивидуальные черты — в каждом случае свои.

Весьма логично, что такая эллинистическая форма, как новая комедия, была должным образом переработана римлянами на первой стадии литературного развития. Уже в древнейшие времена местное, италийские содержание беспрепятственно прорывается в этих пьесах; благодаря мощи своего языка и музыкальному вкусу Плавт создает нечто, совершенно отличное от Менандра. Комедию удается дисциплинировать с помощью языкового пуризма и формальной строгости. Теренций достигает классического равновесия; после него литературная комедия, все более сближающаяся со своими образцами, задыхается в атмосфере педантизма и жанровой чистоты; а публика требует пищи попроще.

Дольше живет трагедия; в бурное столетие после 146 г. она достигает своего первого апогея. Этот жанр, особо значимый для водворения в Риме полноправного мифа, тоже соответствует александрийскому вкусу: по характеру он напоминает что-то вроде грандиозной оперы. Равным образом он идет навстречу и римской склонности к патетике; пишет ведь Гораций о римлянине: spirat tragicum, «он дышит трагедией» (epist. 2, 1, 166). От Цицерона мы знаем, какое впечатление производили трагические постановки; Акций, изящнейший из римских трагиков, еще обладает мощью и уже — необходимой глубиной понимания искусства, чтобы создавать бессмертное; тем печальнее утрата его произведений. Жанр, без чьего влияния немыслимы Энеида и Метаморфозы, при Августе был еще представлен Барием и Овидием, а при Нероне — Сенекой. Вкус к ужасному и ужасающему, который мы наблюдаем у последнего, коренится еще в республиканской эпохе. У нас в силу утрат складывается впечатление, что римская трагедия из александрийской стадии непосредственно перешла в риторическую. Учитывая фрагменты Акция, мы должны пересмотреть эти взгляды. Его ясный, полный достоинства язык — поэтический pendant прозаической отделке Г. Гракха.

Оригинальная римская satura также вместе с Лцуцилием выступает на сцену во второй половине II в. Это самовыражение свободного человека во многом опередило свое время: можно вспомнить и о Катулле, и о Горации. Как doctus и urbanus Луцилий — современник пуристов вроде Г. Гракха, а также критиков языка вроде Акция; с последним у него, однако, нет взаимопонимания; это те годы, когда в Риме водворяется филология.

Эпиграмма, элегия и лирика начинают свой путь — не учитывая надгробных надписей, искупительного хора Ливия Андроника и совсем непохожих на все это плавтовских cantica, «песенных партий» — только в эпоху поздней республики. На рубеже веков продвигались на ощупь; потом Катулл достигает вершины поэзии личного самовыражения в александрийских малых формах. Эти жанры особенно связаны с открытием мира otium, что становится возможно только в последние десятилетия республики. С точки зрения формы явствен отпечаток каллимаховского влияния, по духу они выражают чувство свободы отдельной личности. В этом отношении данные жанры — дети своего времени и первопроходцы новых путей в будущее одновременно. Любовная элегия с точки зрения техники и жанра достигла своего совершенства только в следующий период.

М. фон. Альбрехт. Содержание // История римской литературы. Том I

Книги ГЛК