М. фон Альбрехт. История римской литературы. Вторая глава: I. Литература Республиканской эпохи: общий обзор. Образ мыслей I. Литературные размышления

Михаель фон Альбрехт. История римской литературы
От Андроника до Боэция и ее влияния на позднейшие эпохи
Перевод с немецкого А.И. Любжина
ГЛК, 2003. Том I. 

Примечания, библиографию и список сокращений
смотрите в печатном издании книги

Самые ранние латинские поэты завоевывают в Риме для себя и для своего дела право на существование. Поскольку их положение основано только и исключительно на их творчестве, у них формируется — на века вперед для эпохи Августа и позднейшей Европы — самосознание, основанное на творческих достижениях. Энний отражает свое бытие в образе ученого друга, с которым беседует полководец после праздничного вечера, но он ощущает себя также и пробудившимся для новой жизни Гомером. Плавт либо прямо общается с публикой при разрушении иллюзии, либо проецирует свою поэтическую задачу на роль раба, которую он сам многократно разыгрывает: умный раб, плетущий интригу, становится «стратегом » или «архитектором» игры. Воля автора определяет судьбу действия: «Плавт захотел так». Остался только один шаг до понятия poeta creator, «поэт-творец». Теренций делает пролог орудием литературной полемики: так он создает первые литературно-критические тексты на латинском языке. У Луцилия размышления становятся детальнее и техничнее, Акций параллельно работает как поэт и ученый — наука становится самостоятельной. Волкаций Седигит и другие составляют ценные каталоги римских поэтов; филология, сохраняющая и толкующая тексты, создает ощущение собственной традиции.

Катулл и неотерики перенимают александрийскую поэтику приятной «игры» и «безделок». Мы поражаемся, увидев у Катулла стремление разделить поэзию и жизнь, выраженное во всей остроте (carm. 16), однако в ситуации защиты. Темные субъекты ославили автора нежных любовных стихов как «не мужчину». Действия, описанные самыми крепкими выражениями, должны убедить мрачных приятелей, напавших на Катулла, в его мужской потенции. Поэт таким образом утверждает свое право на независимость.

Совершенно иначе выражается высокое чувство свободы у Лукреция: старинные символы языка мистерий — тропинка вдали от общей дороги, на которую еще никто не вступал, незамутненный родник — уже давно стали метафорами литературной разработки у эллинистических поэтов, лишившись своего исконного религиозного содержания: достаточно вспомнить о каллимаховском прологе к Причинам, влияние которого испытал уже Энний. Лукреций (1, 921— 950) возвращает этим увядшим образам роль духовного события, осанку, которая наилучшим образом подходит для века великих политических событий и еще превосходит их своей отвагой.
Для Лукреция поэзия играет служебную роль: это мед, с помощью которого врач делает для ребенка не таким противным горькое лекарство. Поэт, таким образом, чувствует себя врачом. Но он прирожденный поэт, и у него иммунитет против собственной непоэтической поэтики. Он размышляет над бедностью латинского языка, обогащенного его собственными трудами.

В многочисленных предисловиях Цицерон ставит себе в заслугу завоевание новых областей для латинского языка — например, философии. Можно угадать параллель с завоеваниями римских полководцев. Он защищает свое право на литературное творчество и превозносит преимущества латинского языка. В речи за Архия он обосновывает роль поэта в римском обществе.

М. фон. Альбрехт. Содержание // История римской литературы. Том I

Книги ГЛК