М. фон Альбрехт. История римской литературы. Вторая глава: II. поэзия. A. Эпос и драма. ЦЕЦИЛИЙ. Язык и стиль

Михаель фон Альбрехт. История римской литературы
От Андроника до Боэция и ее влияния на позднейшие эпохи
Перевод с немецкого А.И. Любжина
ГЛК, 2003. Том I. 

Примечания, библиографию, хронологическую таблицу,
список сокращений смотрите в печатном издании книги

Счастливый случай дает нам возможность сравнить известнейшую пьесу Цецилия (сот. 136-184 G. = 142—189 R.), «Ожерелье» (Plocium), с Менандром. Целлий, которому мы обязаны материалом сравнения, жалуется на утрату легкости и красоты и говорит об обмене Главка, а Квинтилиан полагает, что аттическая приятность недостижима для латинского языка (inst. 10, 1, 100).

Старый муж жалуется на свою богатую и некрасивую жену, заставившую его выгнать очаровательную служанку (сот. 136-153 G. = 142—157 R.). У Менандра это спокойный, красивый ямбический триметр, у Цецилия — большая лирическая партия с разнообразными ритмами. Впечатление древности производят нагромождения и гомеотелевты: Ita plorando, orando, instando atque obiurgando me obtudit («она прожужжала мне все уши своим плачем, просьбами, настояниями, ругательствами»). Стилистические средства подчеркивают настойчивость, с которой Кробила обрабатывает своего мужа, пока он не исполнил ее желания. Можно было бы опасаться, что римлянин из элегантного менандровского анализа типа сделает карикатуру; однако вопреки ожиданию исчезают элементы шаржа — нос жены длиной в локоть и драстический образ «ослицы среди обезьян». Греческий автор обращает внимание на визуальную и численную точность: шестнадцать талантов приданого. Римлянин вместо этого предпочитает акустически-психологические эффекты и эпиграмматические антитезы (вместо носа он вставляет одно ироничное слово: forma, так что можно подумать, что речь сопровождается жестикуляцией). К тому же Цецилий все переплавляет в речь и действие: таков навязчивый процесс «внушения» и особенно дословно приведенная речь гордой победительницы: «Кто из вас, юных жен, добился того, что смогла сделать я, старуха?». И здесь стоит обратить внимание на антитезу. Военные метафоры также предстают в новом свете: Qui quasi ad hostes captus liber servio salva urbe atque arce, «и вот я, свободный, рабствую, как пленник у врагов, в то время как город и цитадель невредимы». Яркое «острие» и в следующем предложении: Quae nisi dotem omnia quae nolis, habet, «y нее все есть, и все это, кроме приданого, — то, что ты не захочешь». Типично латинский — ряд оксюморонов: liber servio; vivo mortuus (dum eius mortem inhio), «свободный, я в рабах; живу мертвый, пока жду с нетерпением ее смерти». Так метафоры гонятся друг за другом, пока поэт не придаст своему сальто заключительный виток, сильный или даже резкий.

Тот же самый старик говорит с пожилым соседом (сот. 154-158 G. = 158-162 R.) о высокомерии богатой жены, «госпожи». Менандр называет ее «надоедливейшей из надоедливых». Цецилий заменяет эту общую характеристику рассказом об одном эпизоде, далеком от изящества. Муж приходит пьяным домой, жена дает ему натощак тошнотворный поцелуй (ut devomas volt quod foris potaveris, «желая, чтобы тебя вырвало тем, что ты выпил не дома»). В то время как красивая греческая фраза исчезает бесследно, Цецилию удается, хотя и не без изрядной доли грубости, — Геллий (2, 23, 11) указывает на мимический характер его средств — добиться драматической эффектности, наглядности и острой антитезы. Родственный эффект неожиданности мы обнаруживаем в третьем фрагменте (159 G. = 163 R.): «Мне наконец стала нравиться моя жена, и даже очень — когда она умерла».

По мнению античных критиков, стихи Цецилия тяжеловесны (graves), мы это увидим, когда пойдет речь об отрывках, в которых он критикует общество. Этого качества Лусций Ланувин не обнаруживает у Теренция, чей «легковесный стиль» (levis scriptura) он критикует.Целлий идет еще дальше и объясняет, что Цецилий пришивал заплаты из слов, полных трагической высокопарности: 2, 23, 21 trunca quaedam ex Menandro dicentis et consarcinantis verba tragici tumoris, «говоря и сшивая некие рваные трагически-высокопарные слова из Менандра». Близость к трагедии вполне достоверна; она часто устанавливается уже и у Плавта. Имеет место родство с чисто трагическим стилем современника Пакувия; Цицерон называет их рядом.

Латинский язык Цецилия подвергался порицаниям (Cic. Brut. 74). Он, кажется, довел до логического конца некоторые плавтовские особенности, подобно тому как Пакувий пишет в более «энниевой» манере, чем сам Энний. Того же характера критика Теренция в адрес Лусция Ланувина, что тот портил греческие оригиналы с языковой точки зрения. Цецилий — маньеристский, неклассический стилист. Однако вечны его весьма острые фразы; они относятся к самым отточенным латинским сентенциям. В этом Цецилий — предшественник в прочих отношениях совершенно отличного от него Теренция.