К. Морескини. Глава восьмая. Философская культура греческого христианства IV и V веков / История патристической философии

Claudio Moreschini. Storia della filosofia patristica.
Brescia, Editrice Marcelliana, 2004.

Перевод с итальянского Л. П. Горбуновой
Редакция перевода, богословская редакция,
примечания иерея Михаила Асмуса
Редакция перевода, философская редакция,
унификация терминологии, сверка и перевод латинских
и греческих текстов монаха Диодора Ларионова

Столь обобщенное название данной главы следует понимать в тесной связи с той проблематикой, которой мы занимаемся. По сравнению с Каппадокийцами, с Синезием и, в конце концов, с Арием и с некоторыми из его последователей, о ком мы говорили ранее, писатели, к которым мы перейдем сейчас, выглядят лишенными философской глубины, к чему они, тем не менее, быть может, всё-таки стремились.

Такая личность, как Афанасий, несомненно, не является «фигурой второго плана» в истории христианской Церкви; однако именно «фигурой второго плана» он выступает в сфере своей философской подготовки и своих интересов к языческой культуре. У него проявляется стремление сохранять по отношению к этой культуре некоторую дистанцию, а может быть, даже стремление к полному отторжению от этой культуры, контрастирующее в этом отношении с позицией Каппадокийцев.

Другие заметные личности этой эпохи интересовались самыми разными проблемами, которые не влекли за собой первоочередную необходимость в философской рефлексии; таков случай Иоанна Златоуста. Этот великий писатель и тонкий знаток словесности был, однако, почти исключительно обращен к разрешению практических вопросов управления своей Церкви, сначала в Антиохии, а затем в Константинополе. Его излюбленной литературной формой была гомилия — проповедь перед лицом народа, не предполагавшая никакого техницизма и никакой углубленности в доктринальную тематику (только некоторые речи Августина являются исключением в рамках этого литературного жанра). Итак, Златоуст не только не проявляет интереса к философии, но даже когда он затрагивает философские темы, он избирает среди них самые распространенные, излагает их самым поверхностным образом и, сверх того, постоянно полемизирует с философией. В силу этого мы не отводим ему места в настоящем труде. Для Златоуста единственной формой философии, которая была бы способна его заинтересовать исключительно как моралиста, мог быть кинизм — но этот круг исследований, то есть вопрос о некоем христианском кинизме в IV–V вв., остается в настоящее время научно не разработанным.

Кроме того, в этот период получает все большее и большее распространение жанр гомилии, которая, будучи речью, обращенной к христианскому народу, сознательно избегает сложностей и тонкостей логического рассуждения. Однако в силу входит так называемая «антиохийская» экзегеза, которая, в отличие от экзегезы «александрийской», благоволит к интерпретации буквальной, «исторической» и конкретной, основанной на фактах, что определенно сужает пространство, отведенное для углубленных рассуждений.