К. Морескини. Глава восьмая. Философская культура греческого христианства IV и V веков. VI. Школа Газы. 1. Эней Газский / История патристической философии

Claudio Moreschini. Storia della filosofia patristica.
Brescia, Editrice Marcelliana, 2004.

Перевод с итальянского Л. П. Горбуновой
Редакция перевода, богословская редакция,
примечания иерея Михаила Асмуса
Редакция перевода, философская редакция,
унификация терминологии, сверка и перевод латинских
и греческих текстов монаха Диодора Ларионова

В одном своем произведении, а именно в диалоге, озаглавленном «Теофраст», Эней объявляет себя учеником неоплатоника Гиерокла, александрийского философа, жившего в середине V в., в то время как из его писем явствует, что он был современником Прокопия Газского (460–528); следовательно, мы можем утверждать, что Эней родился примерно в середине V в. Он получил образование, таким образом, в неоплатонической школе Александрии, вернувшись в Газу в неизвестное нам точно время, занимался там риторикой. «Теофраст», судя по всему, был сочинен в эпоху, на которую падают события, относящиеся к царствованию вандала Гунерика в Африке (477–484), и Эней был свидетелем жесточайшего гонения на христиан в этой области, навсегда утраченной для Римской Империи. Неизвестна дата смерти Энея; его Письмо 16 послано другу Серапиону, бывшему, в свою очередь, другом неоплатоника Дамаския.

В диалоге «Теофраст» выведены трое собеседников: Эвксифей, Теофраст и Эгипт. Эгипт и Эвксифей представлены как ученики Гиерокла, о школе которого они продолжают сохранять благодарные воспоминания; они обращаются к Теофрасту, чтобы завязать с ним дискуссию. Имя Теофраста было предметом различных исследований, направленных на осмысление интенций автора диалога: хотел ли Эней воспроизвести обстановку и атмосферу былых времен или же в его намерения входило использование древних персонажей для придания определенной коннотации собственной философии?

Существенный вклад в реконструкцию философского фона того времени внесен К. Мэнго, который указал на специфику той формы религиозной пропаганды, которая циркулировала в виде трактатов, озаглавленных как «Оракулы язычников» и «Пророчества семи мудрецов»: цель этих трактатов состояла в том, чтобы доказать, что еще оракулы и языческие философы предсказали пришествие Христа и торжество христианства. Самое древнее собрание подобных подложных оракулов восходит как раз ко времени жизни Энея, и одним из главных героев этого сборника является «философ» Аристофан, чье имя чередуется с именем Пифагора и Плутарха при приведении сентенций неоплатонического характера. Теофраст Энея, таким образом, должен быть древним персонажем, а конкретно — знаменитым философом-перипатетиком, который пользовался определенной известностью в имперскую эпоху: на него возлагается задача изложить позднеантичные идеологические течения. По мнению некоторых ученых, Теофраст скрывает за собой язычника Аммония, учителя неоплатонической философии в Александрии — и он присутствует также в диалоге Захарии, в чем мы скоро убедимся. Но будь то Теофраст, будь то Эвксифей — коль скоро кто-то из них является главным персонажем диалога, — они должны служить своего рода ориентиром для читателя: ведь значение их имен прозрачно: Теофраст — это «тот, кто говорит о Боге», но о боге языческом, в то время как Эвксифей представляет христианскую веру в качестве «того, кто молится Богу».

Диалог «Теофраст» являет значительное разнообразие затронутых в нем вопросов и обширность аргументации. В нем выносятся на рассмотрение доводы в пользу бессмертия души и воскресения тела, притом, что эта тематика сопряжена со многими другими вопросами, обсуждавшимися в то время. Создается впечатление, что таким образом Эней хотел оснастить нас своего рода синтезом современного ему комплекса научного знания, а кроме того, продемонстрировать нам свою хорошую квалификацию в качестве христианского философа. Он рассуждает о мире умопостигаемом и о мире чувственном, о демиурге и об акте творения, о духе и о материи, об учении, посвященном душе и об учении, посвященном промыслу Божию. Причем трудно установить, насколько велико было влияние, оказанное на него Гиероклом Александрийским, этим неоплатоником-язычником, который написал «Комментарий на золотые стихи Пифагора» и трактат «О провидении».

Первый вопрос, который трактуется в «Теофрасте», — это вопрос о вечности души: Теофраст утверждает, что душа уже жила, прежде чем прийти в этот мир, и будет жить впоследствии, то есть он верит в метемпсихоз. Гераклит, Эмпедокл, Пифагор и Платон назидали в этом учении, прибегая к различным аргументам. Теофраст напоминает о мифе пещеры в «Государстве» и о мифе предсуществования души в «Федре»; в «Тимее», напротив, Платон, изменив свою точку зрения, изрек, что мир есть бог, а душа, проявляющаяся в мире, блаженна. Ведь действительно, душа была дарована миру демиургом, который благ; мир с необходимостью должен был быть снабжен душой, но душой также и поистине благой, так чтобы мир был совершенен. И напротив, главный ученик Платона, а именно Аристотель, отказался от концепции своего учителя. Платон ввел в Грецию философию халдеев и способствовал распространению учений Пифагора, Гераклита и Эмпедокла. С метемпсихозом была связана и проблема, обсуждавшаяся различными неоплатониками: она сводилась к обсуждению вопроса, доходит ли нисхождение Души Мира даже до того, чтобы вселиться в тело животного — в это, к примеру, веровали египтяне. Ведь действительно, согласно различным платоникам, таким, как Плотин и Гарпократион, Боэт и Нумений, душа, находясь в теле человека, преисполнятся порочностью и становится подобной неразумным творениям, так что затем она может реально перейти и в тело животного. Порфирий и Ямвлих, напротив, утверждают, что разумная природа отличается от неразумной и что ни одна из двух не претерпевает изменения: разумная природа не является для души акциденцией, но сущностным свойством; по этой причине невозможно, чтобы разум претворился в неразумность, в силу чего человек рождается вновь не как животное, но как человек, наделенный животными инстинктами: природа не изменяется, но изменяется форма тел. Возражения, выдвинутое Эвксифеем, или же Энеем, будучи направлено против метемпсихоза, строится на его бесполезности: кара, состоящая в том, что люди должны проводить животный образ жизни, есть лишь подтверждение того, что порочен был и их предыдущий образ жизни.

Неоплатоники Сириан и Прокл идут, в свою очередь, другим путем, утверждая, что в результате метемпсихоза грешная душа оказывается связанной с животным, которое, естественно, сохраняет и свою собственную душу, даже если это душа дикого зверя. Согласно Энею, это еще худшее решение вопроса о зле, ибо таким образом порочность удваивается и животное становится двусоставным, имея две души. Писатель продолжает ход своих рассуждений, выявляя целый ряд затруднений, проистекающих от того факта, что, в соответствии с этой концепцией, душа рассматривается в качестве материальной.

Сопряженным с метемпсихозом является также учение об анамнезисе [припоминании], в равной мере подпавшее критике, поскольку никто, в сущности, не помнит о своей предыдущей жизни, и в связи с этим опровергаются измышления Аполлония Тианского. Пустозвонные соображения, к которым прибегают поборники метемпсихоза — то, что якобы предыдущая жизнь оправдывает и обуславливает различия в состоянии настоящей жизни, а также недостатки и добродетели, которыми в данное время обладают люди, — не имеют никакой силы, поскольку благо проистекает от воли человека, а не от некой обусловленности в прошлом или в настоящем.

В нашем случае нецелесообразно следить далее во всех подробностях за этой полемикой, направленной против языческой философии по поводу учений, зародившихся достаточно недавно и опровергаемых с использованием простых и незамысловатых контраргументов, скорее в духе ритора, чем философа. Аналогично широко распространенными и простыми являются учения, излагаемые далее: такие, как учение об упорядоченности всех вещей внутри мира, учение о премудрости Творца и учение о Его промысле. Зло, несомненно, существует, но оно не зависит от Бога и не ведет свое происхождение от греха или неправильного поведения, допущенного в жизни, предваряющей эту жизнь (приводится пример младенца, который рождается слепым, а потому неповинен и далее ни в каком порочном действии); необходимо, чтобы человеческий разум оказывал сопротивление злу и держал его в узде, в то время как божественный промысел воспользуется также и злом, включив его в некое прекрасно упорядоченное целое. Если младенец слеп, то его слепота входит в состав тех средств, которыми исцеляется зло, притом что это исцеление осуществляется промыслом: ведь действительно, он пользуется не только неким способом исцеления, но и орудиями, которые, на первый взгляд, только причиняют боль. Итак, в сферу промысла Бога и свободной воли человека входит также и зло, совершаемое человеком, так что нет никакой нужды прибегать к метемпсихозу или к учению о предсуществовании души.

Бог создал бессмертной разумную субстанцию, как об этом мы читаем и в «Тимее», а потому возможно, чтобы то, что было создано, подобно душе, могло бы избежать гибельного распада.

Более новой и частично уже затронутой Григорием Нисским в «О сотворении мира» является проблема, стремящаяся разрешить недоумение: почему все другие вещи были сотворены в ограниченном числе, в то время как человеческие души были сотворены в числе неограниченном. Но дело в том, что их число неограниченно для нас, а не для Творца. Их поток пресечется, когда наступит конец этой реальности, которая в них нуждается и которая их принимает, то есть когда наступит конец мира. Творец знает, сколько всего душ, которые Он Сам сотворяет. Порождение тел — в качестве движения — не желает пресекаться, поскольку ни одно движение не пресекается, но всегда тяготеет к совершенному существу, от которого оно изошло; и движение будет длиться безостановочно до тех пор, пока оно не обретет предмет своего желания.

Некоторые соображения посвящены природе Бога и отношению между Отцом и Логосом. И здесь мы имеем дело с уже известными нам аргументами: Бог есть верховное Благо, рождающее «бесстрастно» Свой Логос, не лишаясь при этом собственного могущества в акте порождения. Премудрость Бога, в свою очередь, «вместе с Сыном, наделенным той же самой сущностью», породила Дух Святой не в силу природы, но в силу свободной возможности: это учение в высшей степени неправославно, и мы не знаем, осознавал ли автор, насколько оно слабо. Бог творит в результате Своей благости. А потому и материя оказывается не без источника и не без начала, как считает Порфирий в своей книге «О Халдейских оракулах» или когда он комментирует книгу Плотина «О происхождении зла». Материя была сотворена, хотя и не в начале, будучи последним творением после сотворения разумных сущностей. Также и Платон заявляет в «Тимее», что мир был сотворен, и здесь оппонент Эвксифея Теофраст уточняет, что комментаторы Платона считают, что фраза «был сотворен» в «Тимее» не обозначает сотворения ex nihilo, но тот факт, что мир зависит от некоей причины. Такая интерпретация экзегетов-платоников опровергается Эвксифеем, который перечисляет различные мнения по этому вопросу (Плотин, Аттик, оракулы Аполлона), в большей степени выставляя напоказ собственную эрудицию, чем прибегая к продуманным рассуждениям; в любом случае, интерпретация Теофраста, согласно которой сотворение мира не было сотворением из ничего, повлекла бы за собой одновременное сотворение всего — и мира умопостигаемого, и мира чувственного, а не их сотворение в должной последовательности. Так или иначе, но и собеседник-христианин согласен утверждать, что порядок и гармония характеризуют все мироздание. В конце концов, он указывает на христианское учение о воскресении тел, прибегая к привычным и расхожим аргументам: подобно тому, как в начале тело развивается из маленькой капли влаги, нет ничего удивительного в том, что оно, освободившись после смерти от всех материальных элементов, будет воссоздано Богом с сохранением тех же размеров, которыми оно обладало при жизни. Если Бог создает тела живые и одушевленные, Он способен также восстановить для людей их исходные тела. Тело состоит из материи и формы, а в смертных вещах форма остается бессмертной: так сущность души остается бессмертной, в то время как материя подвержена изменениям. В духе подчеркнутого конкордизма, который лишь поверхностно решает ту или иную проблему, наш писатель собирает свидетельства язычников, говорящие в пользу бессмертия души и подчеркивает, как прекрасно они согласуются с иудейскими пророчествами.