Дж. Барнз. Демокрит // Греческая философия. Т.1

Если бы такое единоборство состоялось, победу одержала бы другая досократическая теория или, вернее, современная теория, которая приходится праправнучкой этой досократической теории. Ведь современный атомизм ведет свое происхождение из Древней Греции, а разработал атомистическую концепцию Демокрит, Демокрит, уроженец Абдер, чья akmе, т. е. пора зрелости и совершенства, относится ко второй половине V в., был автором весьма плодовитым. У Диогена Лаэртского есть перечень его книг. Из всех этих произведений сохранилось около трехсот фрагментов. Но они касаются в большинстве своем моральной философии. Что же до теории атомизма в собственном смысле — самой гениальной части наследия Демокрита, — то здесь мы вынуждены довольствоваться сообщениями (и критическими замечаниями) Аристотеля и других позднейших авторов. (Добавим, что Демокриту повезло все же больше, чем его учителю и согражданину Левкиппу. Ведь это именно Левкипп изобрел атомизм, но из всего написанного им мы можем прочесть сегодня лишь одну-единственную фразу, и наши источники упоминают о нем очень редко, если не считать «сдвоенной» формулировки «Левкипп и Демокрит говорили...». Левкиппа поистине затмил его знаменитый ученик.)

Основные черты атомистической теории изложены в одном фрагменте очерка Аристотеля, посвященного Демокриту. Вот выдержка из этого очерка.

«Демокрит считает природой вечного малые сущности, бесконечные по числу. Кроме них он принимает еще другое — место, бесконечное по величине. Место он называет следующими именами: „пустота", „ничто", „беспредельное", а каждую из сущностей — „нечто", „плотное" и „бытие". Эти сущности, полагает он, настолько малы, что ускользают от наших чувств. У них самые разнообразные формы и очертания и разная величина. И вот из них как из элементов, по его мнению, возникают, составляются, видимые и воспринимаемые чувствами тела. Вследствие несходства и прочих вышеупомянутых различий они мечутся и носятся в пустоте; при этом они сталкиваются и образуют такие переплетения, которые удерживают их в соприкосновении друг с другом и принуждают оставаться рядом, но, однако, не создают из них никакой истинно единой природы» (Аристотель, фр. 208, у Симпликия, Комментарий к трактату «О небе», 294. 33 — 295, 10; DK 68 А 37).

Бессчетное множество малых сущностей, плотных и неделимых, различных по форме и величине, обретаются в беспредельной вечной пустоте, и движение их (прибавим от себя) обусловлено всецело механической необходимостью. По временам они случайно наталкиваются друг на друга, сцепляются, образуют конгломераты и в конце концов порождают видимые тела нашего мира. Но эти видимые тела не «природы», а всего лишь скопища атомов: толпа людей на улице сама по себе не является какой-либо сущностью, она не составляет особой природы; наоборот, толпа — не более как образующие се индивидуумы, которые никогда не соединяются (по крайней мере на улице).

Коль скоро в действительности существуют только атомы и пустота, всё происходящее в мире должно быть объяснено при помощи этих элементов и их качеств. Демокрит, как истый physikos, попытался объяснить всё.

«Сам Демокрит, как говорят, сказал, что он предпочел бы найти одно причинное объяснение, нежели занять персидский престол» (Дионисий Александрийский, у Евсевия, Приготовление к Евангелию XIV, 27, 4; DK 68 В 118).

Так, он создал атомистическую теорию чувственного восприятия, разработанную вплоть до малейших деталей. Например,

«острое на вкус по форме [составляющих его атомов] угловатое, изогнутое во многих местах, маленькое, тонкое. Будучи узким, оно быстро повсюду проникает, вследствие же своей шероховатости и угловатости оно смыкает и связывает» (Теофраст. Об ощущениях, 65; DK 68 А 135).

Пускай конкретные объяснения не всегда убедительны, но как горячо желание объяснить!

Иногда высказывалось мнение, что атомистическая теория распространялась еще дальше, что Демокрит применил ее к своей антропологии и этике. О его антропологии нам почти ничего не известно; если же мы намерены изучать Демокритову этику, тут нас ожидает более сотни текстов. Но хотя мы должны подчеркнуть, что, углубившись в изучение морали, Демокрит показал себя более честолюбивым, чем большинство его предшественников, эти фрагменты не дают никакой точки опоры для атомистической интерпретации этики. Мы найдем в них много сентенций, частью банальных, частью любопытных; найдем резкие и порой остроумные замечания; найдем следы теоретической позиции — довольно примитивного гедонизма. Но что касается этической системы, не говоря уже об этической системе, связанной с атомизмом, то ее мы искали бы там напрасно.

Атомистическая теория, как она мыслилась Демокритом, ставит перед нами два основных вопроса: почему постулированы именно атомы и как возможна пустота?

Почему именно атомы? — Почему Демокрит не последовал не-атомистическим путем Анаксагора, утверждавшего, что «явления суть обнаружение невидимого» (Секст. Против ученых VII, 140; DK 59 В 21 а). Говорят, Демокрит хвалил это высказывание Анаксагора, так что можно было бы предположить, что его собственная теория построена на эмпирическом основании, что к мысли об атомах Демокрита привело наблюдение явлений.

Однако теория, к которой пришел Демокрит, как мы видим, противоречила явлениям и всему, в чем нас убеждают чувства.

«Когда же они сближаются, или сталкиваются, или сплетаются друг с другом, то из этих соединений одно является нам водою, другое — огнем, третье — растением, четвертое — человеком, по в действительности все, что существует, — это неделимые формы, как он их называет, и ничего другого больше нет» (Плутарх. Против Колота, 8; Moralia, 1111 а; DK 68 А 57).

С точки зрения атомизма, люди и растения, точно так же как уличная толпа, не обладают никакой природой. Больше того, они даже не существуют в подлинном смысле слова; демокри-товский мир, конечно же, не тот, какой нам рисуют наши чувства.

Итак, с одной стороны — метод Анаксагора, с другой стороны — мир, совершенно отличный от зримого мира. Демокрит сознавал эту проблему:

«После того как он опорочил явления, сказав: „Только считается, что существуют цвет, сладкое, горькое, в действительности есть лишь атомы и пустота", он заставил ощущения обратиться к разуму с такою речью: „Жалкая мысль! От нас ты взяла свои убеждения и нас же ниспровергаешь! Твоя победа — твое же падение"» (Гален. Об эмпирической медицине XV, 8; DK 68 В 125).

Теория, заслуживающая доверия, должна основываться на восприятии; но, основанная на восприятии, теория атомов говорит нам, что восприятие полностью обманчиво.

Аристотель, однако, полагал, что «Демокрита, по-видимому, убедили в этом [т. е. в существовании неделимых величин] надлежащие научные [fphysikois] доводы» (О возникновении и уничтожении, 316 а 13-14). Аристотель не воспроизводит эти доводы буквально, но пересказывает их своими словами. Вот главнейший пункт:

«Итак, поскольку тело делимо повсюду, допустим, что оно разделено. Что же останется? Величина? Это невозможно, так как тогда осталось бы что-то неразделенное, тело же, <как было сказано,> делимо повсюду. Но если не останется ни тела, ни величины, а будет <только> деление, то тело будет состоять либо из точек и его составные части окажутся не имеющими протяжения, либо вообще будет ничем, так что получится, что оно возникло и составлено из ничего и целое будет не чем иным, как видимостью» (Аристотель. О возникновении и уничтожении I, 2, 316 а 24-29; DK 68 А 48 b)¹.

Возьмем колбасу длиной около 20 см. Предположим, что колбаса может быть по всей длине («повсюду») разрезана па кружки, что атомов колбасы не существует; иными словами, предположим, что по всей длине колбасы существует бесконечное множество точек и что в принципе ее можно разрезать в каждой из этих точек. Но если колбаса может быть разрезана, то мы не впадем в противоречие и не помыслим невозможного, если допустим, что она разрезана. При таком предполагаемом разрезе что же мы увидим? Может быть, бесчисленное множество тончайших ломтиков? Нет: мы не увидим ни одного ломтика, так как один-единственный ломтик какой угодно толщины доказывал бы, что колбаса не была разрезана по всей длине. Но если мы не видим ни одного ломтика, то мы вообще ничего не видим — отсюда придется заключить, что колбаса состоит из геометрических поверхностей, т. е. из ничего, что явно невозможно. Поэтому надо заключить, что предполагаемый разрез не может завершиться и что необходимо постулировать атомы колбасы; ведь если невозможно, чтобы тело было разделено повсюду, то оно должно состоять из неделимых частей, т. е. из атомов.

Этот довод напоминает аргументы Зенона, и на Демокрита, несомненно, оказали влияние Зеноновы антиномии, связанные с бесконечностью. Но здесь меня больше интересует характер аргумента, чем его происхождение: это аргумент чисто априорный, ни в коей мере не зависящий от наблюдения и опыта. Если метод Анаксагора заводит в тупик, надо либо сдаться, либо найти какой-то другой путь. Аргумент, который сохранил для нас Аристотель, показывает нам, что Демокрит решил не сдаваться.

Перейдем теперь ко второму вопросу: как возможна пустота? Мелисс отрицал возможность существования пустоты: пустое не существует — как же мыслить существование того, что не существует? Возражение Мелисса требует ответа, и выбор невелик: надо утверждать либо что пустота не тождественна несуществующему, либо что несуществующее существует. Вторая возможность, казалось бы, абсолютно исключена. Тем не менее ее-то как раз и выбрали атомисты.

«А Левкипп и его последователь Демокрит признают элементами полноту и пустоту, называя одно сущим, другое не-сущим, а именно: полное и плотное — сущим, а пустое и разреженное — не-сущим (поэтому они и говорят, что сущее существует нисколько не больше, чем не-сущее, потому что и тело существует нисколько не больше, чем пустота)...» (Аристотель. Метафизика А, 4. 985 b 4-9; DK 67 А 6)².

Свидетельство Аристотеля подтверждается другими текстами. Согласно тщательно продуманной сжатой формулировке Демокрита, «сущее не есть нечто большее, чем ничто» (Плутарх. Против Колота, 4; Moralia, 1109 а; DK 67 В 156).

Пустота тождественна с не-сущим — Мелисс был прав. Но не-сущее есть — Мелисс заблуждался. Следовательно, пустота есть.

«То, чего нет, есть», «То, что не существует, существует»: ключевые фразы демокритовского аргумента противоречивы. Демокрит может отстоять свой тезис, только если он докажет, что противоречие это — мнимое. Такое доказательство осуществимо при одном условии: Демокрит должен заявить, что слово «быть» или «существовать» двусмысленно, что пустота существует и не существует, есть и не есть соответственно двум различным смыслам слов «быть» и «существовать». (Точнее говоря, Демокрит должен заявить, что греческий глагол einai, который я перевожу как «быть» или «существовать», двусмыслен.)

Мы знаем, что Демокрита интересовала неоднозначность слов; и, без сомнения, мы могли бы убедиться, что слово «существовать» двусмысленно, что оно означает или «быть реальным», или «обладать субсистенцией» («subsister»). Здесь, пожалуй, уместно вспомнить о Готлобе Фреге и об установленном им различии между Wirklichkeit и Esgibtexistenz³: числа, согласно Фреге, существуют и пе существуют — числа есть, числа обладают субсистенцией, обладают Esgibtexistcnz; но числа — не реальные вещи, они не являются конкретными, или действительными (wirklich). «Пустота не существует»: это значит, что пустота — не реальная, конкретная вещь, способная действовать и испытывать воздействия. «Пустота существует»: это значит, что есть реальные вещи, отделенные друг от друга, между которыми не помещается никакой другой реальной вещи.

Вот что можно было бы сказать, защищая Демокрита. Но следует признать, что интерес философа к неоднозначности слов засвидетельствован лишь в контексте, далеком от теории атомов. (Демокрит ссылался на двусмысленность слов, желая доказать, что слова чисто конвенциональны и по природе ничего не означают.) К тому же ни один фрагмент, ни одно свидетельство не подтверждают, что Демокрит распознал двусмысленность в слове einai. (Что слово это двусмысленно, часто говорил Аристотель — никогда не упоминая о том, что двусмысленность его была известна Демокриту.) Наконец, неоднозначность глагола сама по себе Демокрита не спасает. Он еще должен дать нам гарантию, что в его концепции существующей и не существующей пустоты нет никакого скрытого противоречия; он должен убедить нас в истинности положения, что пустота существует.

У Демократа мы находим самую утонченную и наиболее разработанную из всех досократических теорий о природе. Демокритова теория производит на нас впечатление еще и потому, что кажется более «современной», даже более истинной, чем теории его предшественников. Я вовсе не намерен лишать Демокрита заслуженной славы. Но — увы! — два столпа, на которых держится вся его система, воздвигнуты на песке: атомы увлекают нас в гносеологический тупик — только априорное умозаключение может помочь теории, претендующей на объяснение явлений и одновременно разоблачающей чувственное восприятие как вводящее в обман; пустота заключает в себе логическое противоречие — только постулат о неоднозначности слова «быть» может сделать концепцию Демокрита логически последовательной. Но эту неоднозначность Демокрит никогда не разъяснял; быть может, он никогда о ней и не думал.

Примечания

1. Пер. Т. А. Миллер.

2. Пер. Λ. В. Кубицкого.

3. Действительностью; существованием-наличием (нем.). Esgiblexislenz  — искусственное слово: es gibt («имеется», «есть») + Existenz («существование»).

О книге «Греческая философия». Том I