Михаэль фон Альбрехт. Георгики. Языковые и стилистические особенности

Из книги: Вергилий. «Буколики», «Георгики», «Энеида»: Введение.
Перевод с немецкого А. Г. Следникова.  ГЛК, 2021.

Molle atque facetum
Vergilio adnuerunt gaudentes rure Camenae.

Hor. Sat. 1, 10, 44 сл.

Facetum quoque non tantum circa ridicula
opinor consistere… decoris hanc magis et ex-
cultae cuiusdam elegantiae appellationem puto.

Quint. Inst. or. 6, 3, 20.

Гораций с Квинтилианом, отмечая «нежность и тонкость» стиля Вергилия, воздают должное не остроумной игривости, а «городскому лоску» (urbanitas) его речи. Этот принцип был свойственен и «Буколикам», для «Георгик» же он совершенно очевиден. «Радости сельского бытия» (ср. gaudentes rure) — нечто совсем иное, чем «крестьянский нрав». Несмотря на утонченность стиля — а может, как раз благодаря этому — природа Италии и первозданное очарование латыни нашли в «Георгиках» столь убедительное выражение. Вергилий не только рассказывает о земледелии, он также наделяет даром речи саму Италию и ее ландшафт, флору и фауну. «Георгики» обогатили латынь множеством неведомых ранее слов, другие же приобрели здесь новые значения . Поэт, в творчестве которого образованность и самобытность не исключают, а обогащают друг друга, превратил сельское хозяйство в особый феномен и как бы в хрестоматийный пример культуры. И одна из сторон этого художественного процесса  — отказ от сугубо технических терминов .
 

Звуковые эффекты

Плач Орфея по Евридике насыщен протяжными e: te veniente die, te decedente canebat (G 4, 466). Плавные тона (r, n, m, l), гласные o, u превалируют в ночном вое волков: per noctem resonare lupis ululantibus urbes (G 1, 486). Стук и отскок града от крыши передают смычные согласные в сочетании с l и r: tam multa in tectis crepitans salit horrida grando (G 1, 449). В эпизоде погони орлана за Сциллой поклевывающий p имитирует удары клювом: et pro purpureo poenas dat Scylla capillo (G 1, 405). Аллитерирующий s (Квинтилиан относит его к «свистящим» — asperiores: Inst. or. 9, 4, 37) усиливает чувство покинутости вороны, одиноко снующей по песчаному берегу: et sola in sicca secum spatiatur harena (G 1, 389). Аллитерирующий m живописует картину бушующего прибоя: monte minor procumbit (G 3, 240), а редкий для латыни трохей в третьей стопе создает эффект плещущих волн. Один и тот же стих часто содержит двоякие аллитерации: quas animosi Euri adsidue franguntque feruntque (G 2, 441). Не забыт и контраст между светлыми и темными гласными (ing – ang) в рассказе о пчелах: ingentis animos angusto in pectore versant (G 4, 83). При разной долготе гласных эховой эффект порой дополняется унисоном: Avia tum resonant avibus vineta canoris (G 2, 328). Однако, невзирая на изощренное чувство ритма, поэт не злоупотребляет игрой слов.

Стилистика

Элементы молитвенно-гимнического стиля, со времен Гесиода ставшие частью прологов дидактических поэм, украшают прежде всего первую и вторую книги, но встречаются и в третьей. Таково воззвание veni (G 2, 7) и восклицание o, усиленные проникновенными повторами (huc, pater o Lenaee ... huc pater o  Lenaee  — «к нам, о родитель Леней!»: G 2, 4; 7), анафорическое «препарирование» местоимения второго лица в разных падежах: te ... tecum ... tuis ... tibi (G 2, 2–4). На фоне римской сдержанности, отличающей заключительную молитву первой книги, выделяется по-эллинистически обворожительная тональность вступления ко второй. Так, андрогинность бога вдохновляет на повторное употребление «женской» цезуры после третьего трохея, весьма редкой в латыни. В  духе неотериков — тягучий, даже (как часто кажется) вялый спондей пятой стопы (autumno: G 2, 5), да и иррациональное удлинение последнего слога (gravidus) присуще манере Катулла .

Среди языковых средств, свойственных данному жанру,  — потребность контакта с читателем: nonne vides? (см. с. 107); contemplator   и  т.д. Не пренебрегает Вергилий и «прозаическими» переходными фразами, если это отвечает дидактическому стилю речи: his animadversis (G 2, 259; 3, 123) и др. Еще более архаичен «рецептурный стиль»  , напоминающий о Катоне. Что касается лексических новшеств Лукреция, то Вергилий не склонен ими злоупотреблять; он предпочитает более корректное spiramenta (G 1, 90; 4, 39) вместо Лукрециева spiracula (6, 493; quasi подчеркивает здесь метафорический смысл). Однако если личностно-ориентированный контекст допускает употребление метафоры, он заимствует вокабуляр предшественника (A 7, 568). Сходным образом во фразе Лукреция penetrale frigus (1, 494) прилагательное (с обычным значением ‘внутренний’) получает новое толкование  — ‘пронизывающий’; более осторожный Вергилий не выходит за рамки традиционного словоупотребления: penetrabile frigus (G 1, 93). Переходные формы лукрецианского толка вполне очевидны, но не столь приметны.

Роль разговорной лексики в «Георгиках» во многом недооценена, а между тем значимость ее вытекает из самой злободневности произведения. Весьма примечательно и искусство Вергилия преображать прозу в поэзию, умение уходить от шаблонов за счет чуть рафинированного стиля речи, легких переиначиваний. Таким образом, «Георгики», невзирая на сложную стилистическую многоступенчатость, отличаются единообразием, тут нет четкой разделительной линии между экскурсами и агротехническими описаниями.

Важная черта художественного облика «Георгик» — эпическая стилизация . Для ряда отступлений она особенно характерна, но встречается и в дидактических пассажах. Таково мифическое преображение племенного жеребца (G 3, 89–94). Эпизация начинается в первых книгах, но наиболее ощутима она в четвертой (ср.: proelia dicam: G 4, 5; и даже tubarum: G 4, 72). При описании государства пчел поэт нарочно стремится выработать контраст между пустячностью предмета (levium... rerum: G 4, 3) и величием стиля (in tenui labor, at tenuis non gloria: G 4, 6 «малое дело, но честь не мала»). Все это не пустые забавы, а попытка дать адекватное представление о  возвышенности земледелия, особой миссии человека (см. с. 96).

Эпический декор создается воззваниями к музам (ср.: G 4, 315  — вступление к истории Аристея), но прежде всего сравнениями. Так, скачущий конь уподобляется ветру (G 3, 196–201), а массовое падение пчел автор сравнивает с градом (G 4, 80–81) — ранее этот образ уже использовал Гомер. Неимоверный труд крохотных пчел оттеняет сравнение с громадным циклопом (G 4, 170–175). Порой сравнения эти носят серийный характер: южный ветер, плеск морских волн и огонь в очаге прообразуют гуд больных пчел (G 4, 261–263); последние же, вылетая на волю, подобны изливающемуся на землю дождю и поющим стрелам парфян (G 4, 313 сл.). Прием этот мы видим у Гомера, но еще большее распространение он получил в эпоху эллинизма. Эпическая традиция зачастую проглядывает в  описаниях природы , и совсем очевидна она в зарисовках военного быта  — удачным образом уплотненной посадки является шествие легиона (G 2, 279–283).

В духе архаико-эпической gravitas поэт иногда пренебрегает правилом, согласно которому в классической гекзаметрической поэзии с тем или иным существительным сочетается только одно определение: ecce inimicus atrox ...insequitur Nisus (G 1, 407) — одно из двух, очевидно atrox, будет здесь именной частью сказуемого. Резкость подобного рода ослабевает еще больше, если в роли одного из эпитетов выступает причастие: asper, acerba sonans (G 3, 149; ср. asper, acerba tuens: Lucr. 5, 33); tenuis fugiens per gramina rivos (G 4, 19) .

Эпические мотивы сочетаются и с техническим стилем речи, и с  эллинистической утонченностью; из Энния взято полустишие, очень напоминающее неотериков: et mollia crura reponit (G 3, 76; ср. соотв. комм. Сервия). Silet nox (G 1, 247) навеяно Катуллом (7, 7), но прилагательное intempesta присуще  скорее   Эннию (Ann. 102 и 167 Vahlen = 33 и 160 Skutsch)  и Лукрецию (5, 986). Кроме подражания Гомеру, неотерический почерк прослеживается главным образом в эпиллии об Аристее (4, 315–558). В  целом же стиль «Георгик» не ищет той мягкости, которая отличает «Буколики».
 

Далее: М. фон Альбрехт. «Вергилий «Буколики», «Георгики», «Энеида»: Введение»