Михаэль фон Альбрехт. «Энеида». Влияние на позднейшие эпохи
Из книги: Вергилий. «Буколики», «Георгики», «Энеида»: Введение.
Перевод с немецкого А. Г. Следникова. ГЛК, 2021.
<...> Если в латинском Средневековье Вергилия читали без оглядки на Гомера, то в эпоху Ренессанса римлянин поначалу доминировал над греком, но затем в пылу преклонения перед original genius Гомер ценился уже выше. Английским предтечей такой точки зрения, распространенной приблизительно с середины XVIII в. большей частью в Германии, стал Ф. Сидни (ум. 1586) .
Новолатинская эпика (упомянем «Африку» Петрарки с «Христиадой» Виды) ориентируется на Вергилия. В качестве дополнения «Энеиды» Маффео Веджо сочиняет тринадцатую книгу (1427). Но поистине крестным отцом стал Вергилий для крупных поэм на национальных языках. «Энеида» для Данте — не иначе как «кормилица» , а ее автор — куда больше, чем просто стилистический образец (ср. «Ад» 1, 82 сл.); это и величайший поэт («Ад» 4, 80), и поводырь в мире усопших на пути к вершине чистилища, и учитель («Ад» 2, 140), и просто мудрец («Ад» 8, 7). Доминиканец, живший в Лиме (Перу), Диего де Охеда (ум. 1615) создает эпическую поэму «Христиада» в двенадцати книгах, композиционно схожую с «Энеидой» (так, сошествие во ад и воскресение даны в шестой книге, а крестная смерть — лишь в двенадцатой). «Христиада» стала первой крупной поэмой Нового света.
Вместе с тем в эпоху Средних веков и раннего Нового времени не прекращались попытки использовать авторитет Вергилия в политических целях; народы Европы и дворянские кланы с семьями возводят свое происхождение к Трое, желая тем самым придать себе римское достоинство. «Лузиады» великого Камоэнса (ум. 1580) — вероятно, единственная поистине бессмертная поэма в числе всех национальных эпосов мира, возникших под влиянием Вергилия . Одни только обширные границы португальской державы уже способствовали тому, чтобы состязаться с Энеем и Одиссеем; важнее, однако, что поэтический дар дополняется фактологической точностью. Лишь великий поэт мог постичь уважение Вергилия к истинности происходящего, свойственное сознанию римлянина.
Тассо (ум. 1595) одухотворяет героическую эпопею, наполняя ее христианским пафосом и личными переживаниями («Освобожденный Иерусалим»). Вместе с тем он разрабатывает теорию поэзии, основанную главным образом на творчестве Вергилия .
В Англии, необычайно восприимчивой и к «Буколикам» с «Георгиками», творения Мильтона (ум. 1674) «Потерянный рай» и «Возвращенный рай» становятся — наряду с «Божественной комедией» Данте — вершиной европейской эпической поэзии. Вергилий с Гомером в гармоничном единстве с библейской традицией образуют триединую типологическую систему, что дает глубокое антропологическое толкование странничеству Одиссея и поиску Энеем исконной родины . Изящный английский У. С. Лэндора (одни свои произведения он сразу писал на латыни, другие — например, «Джебир» — переводил на латынь) как нельзя лучше раскрывает стилеобразующие достоинства Вергилия. Им вдохновлялись Вордсворт и Байрон с Р. Браунингом, а Теннисон (ум. 1892) метко обращается к римлянину как к «беспримерному в этой грусти о неведомой людской судьбе» .
Во Франции поэт также является неотъемлемой частью всемирного культурного наследия. Юлий Цезарь Скалигер настолько проникся им в семи книгах «Поэтики» (Лион, 1561), что и сегодня она может считаться достойной монографией о Вергилии. Сравнение поэта-творца с божеством (там же, с. 3) — предвестие романтических и современных воззрений на гениальность и творческие способности (о чем порой забывают, привычно видя в Вергилии некоего праотца классицизма). Еще меньше думают о том, что идея эта зародилась в поздней Античности (Macr. Sat. 5, 1, 18 – 5, 2, 3) под влиянием платоновского термина δημιουργός — ‘творец’. Читателям-христианам это было понятно — по крайней мере, в греческом символе веры Бог-Творец передается как ποιητής. Боссюэ (ум. 1704) поэмы Вергилия знал едва ли не наизусть. Фенелон в своем «Письме в Академию» (1714) упоминает о таланте этого поэта одухотворять окружающее («Вергилий, который все вокруг возбуждает, пробуждает к жизни»). XIX век ознаменовался появлением «Этюда о Вергилии» Сент-Бёва (1857). Гюго, уподобляя Гомера солнцу, а Вергилия — луне, никак не принижает римлянина, но имеет в виду его «кротость и обаяние» (Предисловие к «Кромвелю», 1827). Не умаляет Вергилия и англичанин Дж. Маркленд, говоря, что тот на несколько шагов позади прочих великих (Предисловие к изданию Стация [1728] XXI).
В немецкоязычных странах взвешенную оценку дает швейцарский критик Иоганн Якоб Брейтингер: «Гомер был величайшим гением, а Вергилий — крупнейшим художником. В первом из них нас восхищает автор, во втором — произведение» . И. К. Готтшед хоть и признает Гомера, но лишь о Теренции, Вергилии и о Горации с Овидием отзывается как о «поэтах с хорошим вкусом» . А вот для авторитетов из Германии Гердера («Критические леса») и Лессинга («Лаокоон»), вплоть до Гегеля («Эстетика»), Гомер однозначно выше Вергилия. А. В. Шлегель в «Берлинских лекциях» (1802–1803) назвал римлянина всего лишь «искусным мозаичником» . По мнению историка Б. Г. Нибура, Вергилий (отрешась от «похвальной» поэмы «Георгики») есть «удивительный пример того, как можно ошибиться с родом занятий» .
Даже Гёте, отозвавшись по-доброму об авторе «Георгик» как о «небесно-чистом и чудном» , остается все же сыном своего времени и предпочитает Вергилию Лонга, создателя греческого романа «Дафнис и Хлоя». Для Шиллера (с его обилием Вергилиевых мотивов) гекзаметры римлянина — это единение «легкости и силы, элегантности и величия, обаяния и достоинства». Но главное, что вновь заслуживает особого внимания — он усмотрел в Вергилии прообраз «сентиментального» и мыслящего поэта-современника, антипода «наивному» Гомеру. Такой взгляд кажется куда более многообещающим, чем уже порядком затхлая идея о непревзойденном гении. Вторую и четвертую книги «Энеиды» Шиллер переложил энергичными октавами, что во многом близки духу оригинала. В лексике нет ожидаемого пафоса, наоборот, она гораздо более функциональна, чем у последующих переводчиков. И. Г. Фосс (ум. 1826) тоже не так щедр на архаизмы, как младшее поколение. Он перевел гекзаметром всего Вергилия, сделав это точно и с творческим вдохновением, что породило немалую волну последователей. Весной 1794 г. Гёльдерлин пишет Нейфферу, работавшему над полным переводом «Энеиды» (опубликован в 1816 г.): «Пусть дух великого римлянина чудесным образом укрепит тебя. А твоя речь в состязании с его языком пусть обретет еще большую гибкость и силу». Можно ли еще более точно выразить значение перевода с классических языков для развития современной литературы? Сам Гёльдерлин, хотя и сомневается в том, что государство по достоинству оценит переводы Вергилия , все же переводит (по-видимому, в 1796–1798 гг.) фрагмент о Нисе с Эвриалом . Его стиль с метрикой более свободны и «грековидны», чем чеканные гекзаметры Фосса. В XIX в. приобрел особую известность точный и элегантный перевод «Энеиды» В. А. Б. Герцберга, в XX-м И. Гётте превзошел даже классически-сдержанного Т. фон Шеффера и своенравного Р. А. Шрёдера.
Величайший польский поэт Мицкевич называет римлянина «нашим братом Мароном» («Пан Тадеуш» 4, 608–617). Вергилий распространил свое влияние и на Соединенные Штаты (упомянем здесь Т. Уайлдера), и на Южную Америку (Х. Л. Борхес) , и на Россию — в явном противоречии с недооценкой поэта в тогдашней просвещенной Германии, И. С. Тургенев (ум. 1883) восхищается природной поэтической силой автора (выше, с. 210) в стихах A 2, 255 и 4, 644. В своей отчасти автобиографичной повести «Вешние воды» (1871) писатель разгадывает композиционную роль трех героинь в жизни Энея. Смело сопоставив Лавинию, третью возлюбленную Энея, с первой его супругой Креусой, Тургенев истолковывает заморское путешествие героя как возврат к первой любви. Тем самым он обостряет основную идею Вергилия — обретение будущего как познание прошлого. «Энеида» становится фоном, пожалуй, самого личного произведения К. Ф. Мейера (ум. 1898) — новеллы «Святой». Дж. Унгаретти (ум. 1970) также часто обращается к этой поэме Вергилия в своем творчестве. Главная тема его «Земли обетованной» (1950) — гибель Дидоны и Палинура. Эней блещет своим отсутствием (пикантный художественный прием, знакомый нам по «Буколикам»), но именно его мифический образ наиболее и интересен автору (ср. «Записная книжка старика» [1961]).
Рецепция «Энеиды» в изобразительном искусстве имеет давнюю традицию . Все началось с античных мозаик, книжные иллюстрации встречаются с Античности до позднего Нового времени. В живописи целый ряд известных имен, вот лишь некоторые из них: Симоне Мартини, Боттичелли, Сальватор Роза, Рубенс, Пуссен, Клод Лоррен, Тьеполо, Рейнольдс, Энгр. Среди множества скульптурных произведений, начиная с эпохи Возрождения, упомянем «Энея, Анхиза и Аскания» Бернини в галерее Боргезе (1619).
Многообразна рецепция «Энеиды» в музыке, следы ее восходят по меньшей мере к раннесредневековым манускриптам . Композиторов привлекает в основном тема Дидоны и, эпизодически, сонное явление Гектора с властью Молвы. Известные музыкальные произведения Нового времени — «Дидона и Эней» Пёрселла (ум. 1695) и «Троянцы» Берлиоза (ум. 1869) — вскрывают органичное родство «Энеиды» с трагедией и оперой. Ян Новак создает «Дидону» для меццо-сопрано, декламатора и мужского хора с оркестром (1967), Малипьеро — героическую симфонию «Энеида Вергилия» для солистов, хора и оркестра (1943/44). О сюжете с Орфеем см. с. 71 сл., 101 слл.
Изучение истории рецепции Вергилия в искусстве позволяет открывать все новые черты его неповторимого лика. Поэт Вячеслав Иванов указал немало таких особенностей, осмысленных наукой лишь годы спустя: «романтике его женских образов, что так страстно осваивались в слове и образе искусством Ренессанса, присуще нечто рыцарское, именно это и отличает его от всех». Иванов тонко подметил, что сострадание Энея к противнику Лавзу «намного [превосходит] ту степень человеколюбия, что отвечает культурным реалиям — гомеровскому ли веку или эпохе гладиаторских битв». Он проник в сокровенную суть того, что сегодня называют écriture и интертекстуальностью: «то есть речь шла о том, чтобы продолжить Библию Гомера». Такую вот конечную нишу в культурной памяти человечества определил он поэту, что обладал «обостренным чувством» наследия предков и «еще более утонченным предчувствием» грядущей эпохи.
В качестве альтернативы «солнцу-Гомеру» читатели Нового времени открывают для себя мыслящую и чувствующую душу мантуанца: «нежность мантуанского лебедя / самого чувствительного человеческого сердца» (Р. де Кампоамор. Колон [1817] 16, 35). Куда больше, чем обычное олицетворение классика (Т. С. Элиот) , сегодня Вергилий опять становится прообразом поэта и даже умудренного страданием человека (Г. Брох, см. с. 142.). Пресытившись субъективным культом гениальной личности, безучастной игривостью l’art pour l’art и прочими модными толкованиями, мятежный мир чает в Вергилии вдумчивого вопрошателя, художника слова, что не внемлет громким лозунгам, но в непрестанной борьбе с фальшью восстанавливает доверие к глаголу. Подобное стремление чувствуется, например, в «Кассандре» В. С. Высоцкого, напоминающей вторую книгу «Энеиды».
Полностью: М. фон Альбрехт. «Вергилий «Буколики», «Георгики», «Энеида»: Введение»
rus
eng