Ю.А. Шичалин «Гроций — муж от рождения»

Ю. А. Шичалин «ГРОЦИЙ – МУЖ ОТ РОЖДЕНИЯ»

(«Адам изгнанный» – гуманистическая драма на ветхозаветный сюжет)

Гуго Гроций (1583–1645) — один из величайших умов золотого века Нидерландов и блистательная фигура европейского масштаба. Более всего он знаменит как юрист, основатель международного права и философии права, автор многочисленных сочинений, из которых наиболее известен трактат «О праве войны и мира», переведенный и на русский язык (кн. 1–3. М., 1956). Помимо этого Гроций, принадлежавший к возрожденскому типу homo universalis, был также крупным политическим деятелем и дипломатом; историком, чьи труды по истории Нидерландов не потеряли значения до сих пор; филологом, к чьим изданиям, комментариям и переводам и сегодня обращается серьезный исследователь Еврипида и Сенеки, Арата и Марциана Капеллы, Иордана и Павла Диакона; драматургом и поэтом, писавшим стихи латинские и голландские. Но слава Гроция-юриста заслоняет от потомков прочие стороны его дарования, восхищавшие современников; историческая перспектива опасливо искажает облик, своим величием грозящий нарушить ее законы.

Филолог-классик еще отыскивает в библиотеках изданных Гроцием авторов; но даже историк литературы не всегда вспомнит Гроция-драматурга и поэта. Статья о Гроции — прогрессивном мыслителе — есть в «Философском энциклопедическом словаре», но «Краткая литературная энциклопедия» поэта Гроция не знает.

Между тем с переводами нескольких его стихотворений на русский язык читатель может познакомиться. Еще в 1844 г. П. Корсаков включил в свое собрание «Опыт нидерландской антологии» «Стихи в альбом Даниилу Кемпенару, написанные 27 марта 1621 г. Гугоном Гроцием».

Кто век свой узником проводит весь, как мы —
Из чрева матери, своей живой тюрьмы —
На свет выходит белый,
Чтоб душу запереть в тюрьму другую — тело,
И заключиться вновь в подземной тьме гробниц, —
Того ли устрашит звук уз и мрак темниц?

Стихи снабжены справкой: «Известно, что знаменитый Гуго де Хроот, или Гугон Гроций, приговорен был к вечному заточению в замке Луфенстейн и не иначе освобожден оттуда, как героическою решимостью своей жены». Из справки П. Корсакова ясно, что бури первой половины неспокойного ХVIII в. — времени Генриха IV, Маурица Оранского, Людовика ХIII, Ришелье — коснулись и Гроция; но по шести стихам приводимого перевода ничего нельзя сказать о поэтических достоинствах нидерландского оригинала. В переводе А. Парина латинские стихотворения Гроция вошли в собранный Е. Витковским сборник «Из поэзии Нидерландов XVII века» (Л., 1983); но помещенная там небольшая подборка скорее может обратить внимание читателя на многосторонность личности великого юриста, чем дать представление о поэтическом даровании «знаменитого Гугона».

Между тем собрание поэтических произведений Гроция издавалось не раз (пятым издание «Poemata» вышли в 1670 г.), а о том, какое впечатление производили его трагедии, в частности тот же «Адам изгнанный», на современников, можно судить по отзывам просвещенных друзей Гроция. «И в мирных занятиях, и в тяжелых трудах Марса белги равны грекам и римлянам. Однако в области духовной нерешительные попытки состязаться с ними до сих пор не заслуживали безусловного одобрения и тем более не приводили к победе: до сих пор никто не дерзал встать на трагические котурны, и только в этом белги терпели поражение. Но — наконец-то! — благодаря сочинению Гроция превосходство достигнуто, и ныне Греция — уступила, и уступила Авсония»¹. Так писал Иоганн Мейрсиус по поводу «Адама». Фр. Рапполт, издавший в 1679 г. сочинение «Аристотелева поэтика, или Описание древней трагедии», в каковом сочинении излагался также «всеобщий принцип трагедии», в качестве образцов трагического искусства привел и разобрал «Троянки» Сенеки и трагедию Гроция «Христос-страстотерпец»². Материалы настоящего томв дают ясное представление о том, насколько высоко ценил и скольким был обязан Гроцию Вондел, который, в частности, перевел на голландский язык трагедию Гроция «Софомпанеас»³.

Еще в XIX в. трагедии Гроция издавались в составе «Tragodiae selectae Latinorum recentiorum» (Monachii, 1845); в 1839 г. «Адам» был переведен на английский язык; и в ХХ в. знатоки Гроция-поэта высоко ценили его драматургию, видя в «Адаме», например, «высшее осуществление драматических возможностей столь частого в литературе мотива грехопадения»⁴.

И все же Гроций — поэт и драматург почти забыт. Почитаемый в Голландии Гроций все еще ждет современного критического издания своих поэтических произведений. Начатое в 1970 г. издание «De dichtwerken van Hugo Grotius» (вышедший в Ассене первый том представляет собой фототипическое воспроизведение «Sacra in quibus Adamus Exul» 1601 г. с голландским переводом, но без комментариев) не завершено. Предлагаемые в настоящем томе русский перевод «Адама изгнанного» и комментарий к нему — начало работы над критическим освоением поэтического наследия Гроция.

Итак, «Адам» был издан в 1601 г. Присмотримся к тому, как складывалась жизнь Гроция до сих пор⁵. Гуго Гроций (Hugo Grotius — латинизированная форма голландского Huig De Groot) родился 10 апреля 1583 г. в Дельфте. Его отец, Ян де Грот (член Дельфтского Городского Совета, затем бургомистр, с 1594 г. — куратор в 1575 г. основанного Лейденского университета), был дружен со многими видными государственными деятелями и знаменитыми учеными своего времени. Среди его друзей – Ян ван дер Дус, Юст Липсий, Жозеф Жюст Скалигер, Франциск Юний — учителя Гуго Гроция в Лейденском университете, куда он был записан по факультету литературы 3 августа 1594 г. в возрасте 11 лет. Уже восьми лет Гроций писал латинские стихотворения, притом что, помимо родного голландского и латинского, он овладел древнегреческим, древнееврейским, сирийским, арабским, французским, немецким, возможно, английским. Замечательные способности Гроция скоро сделали его известным не только среди университетских наставников и соучеников и не только в Голландии, но также, благодаря счастливым обстоятельствам, и за ее пределами. Пятнадцати лет (в апреле — мае 1598 г.) в составе дипломатической миссии Объединенных Провинций к Генриху IV, в качестве друга и компаньона сына Олденбарневелта, Гроций приезжает в Анжер; его представляют королю, который после беседы с юношей произнес знаменитое «Voilà le miracle de Hollande»*. Среди многочисленных знакомств, завязавшихся у Гроция во время этой поездки, одно имеет отношение к первой написанной Гроцием трагедии: у пятнадцатилетнего Гроция установились близкие отношения с десятилетним принцем Генрихом II де Конде, которому Гроций и посвятил собрание своих поэтических произведений «Sacra», открывавшееся «Адамом изгнанным».

В посвящении Гроций достаточно подробно характеризует свою трагедию, и эту характеристику имеет смысл привести здесь: «Все время, свободное от занятий юриспруденцией, историей и искусством политики, все часы, так сказать, передышки и досуга стремился я посвятить такому виду сочинительства, в коем мог бы разом охватить множество предметов разнообразных и собою привлекательных. И вот я решил писать трагедию, ибо видел, что сравнительно с иными видами поэзии в оном век наш не слишком успешлив. Содержанье избрал я Священное. Ты удивишься: «Ужели?» — И будешь прав: по нынешним временам, неосмотрительно трактуя священные темы, можно скорее уязвить большинство, нежели порадовать. Но я всего более стремился так смирять перо, чтобы не было в написанном ничего, задевающего кого-нибудь из христиан. Я беру первый драматический эпизод Священного Писания — катастрофу, то есть падение человека и переход его из состояния невинного и блаженного в нынешнее жалкое, и трактую множество философских вопросов, в особенности метафизические (о Боге, Ангелах и душах); помимо этого — физические (о творении мира), этические (по разным поводам, как у всех авторов трагедий), географические и иной раз астрономические; а что все это подмосткам отнюдь не чуждо, учит меня пример Еврипида, Эпихарма и Энния. Так в одно и то же время служил я благочестию, мудрости божественной и человеческой, и поэзии».

Имея в виду религиозные разногласия того времени, постоянно грозившие перейти и переходившие в политические столкновения, можно понять опасения Гроция, написавшего трагедию на библейский сюжет. Но самый выбор библейской истории для написанной по античным образцам трагедии в то время не был чем-то необычным: библейские сюжеты не раз излагались в Голландии ХVI в. языком Теренция или Плавта. Выбор Гроция был вполне в духе шедших рука об руку гуманизма и реформации. Оценивая этот выбор, нельзя не вспомнить, что к Библии призывал обратиться сцену Лютер6, а основы критического отношения к текстам Священного Писания были заложены Эразмом Роттердамским, величайшим гуманистом Голландии, с которым Гроция сопоставляет Вондел, когда, скорбя о кончине великого сына Дельфта, он стремится достойно оценить его величие.

Для Гроция времени написания «Адама» его отношение к религии и Священному Писанию еще не было связано ни с прямым участием в религиозных распрях, ни с политикой, — со всем этим ему придется столкнуться позднее; а пока Гроций надеется писать так, чтобы не задеть никого из христиан: выбор ветхозаветной тематики был для него оправдан в первую очередь мотивами гуманистически окрашенного просвещенного благочестия, предполагающего индивидуальное переживание и самостоятельную трактовку событий Священной истории.

Традициями гуманистической учености Гроций следует и тогда, когда берется изложить в трагедии множество философских, физических, этических, географических и астрономических вопросов. Гроций ссылается на пример великих драматургов древности. Однако непосредственная традиция, к которой примыкает здесь Гроций, пишущий назидательную пьесу для юного Анри Конде, — традиция школьного латинского театра, который расцветает в Голландии в первой трети ХVI в. и в равной степени выражает тенденции гуманистические и протестантские. На правах старшего Гроций заботится о духовном развитии принца, которому он уже посвятил свое издание свода семи свободных искусств — сочинение Марциана Капеллы⁷. По составленному Гроцием и отчасти воспроизведенному у нас в комментариях индексу к «Адаму» видно, с какой обстоятельностью он толкует объявленные им в посвящении вопросы; поэтому в целом при чтении трагедии приходится не столько удивляться ее научной оснащенности, сколько констатировать естественность и поэтическую непосредственность, с какой Гроций демонстрирует свою ученость.

Чтобы яснее понять разнообразие жанровых традиций, впитанных Гроцием, обратим внимание на то, как он говорит в посвящении об избранном сюжете. В латинском оригинале приведенного фрагмента читаем: «Historia est prima quae im Sacris occurrit Literis & Catastrophen habet, Hominis ex integro felicique statu in hanc miseriam lapsus». Английский биограф Гроция Найт переводит это следующим образом: «It [the poem] elaborates the first grand historical event recorded in the inspired volume, the dreadful catastrophe of the Fall of Man»⁸. Однако слово historia в данном случае имеет, очевидно, техническое значение: «сюжет [драматического произведения]». Такое понимание слова historia заставляет внимательнее присмотреться к сюжету «Адама».

В самом деле, в пьесе Гроций достаточно точно и полно воспроизводит текст Книги Бытия 1–3, причем иные фрагменты пьесы кажутся поэтическим переложением стихов Ветхого завета. Мало того, библейский пласт в пьесе не ограничен Книгой Бытия, и из комментариев видно, насколько широко Гроций пользуется библейской образностью. Однако ни начальный монолог Сатаны (пролог), ни неудачная попытка искушения Сатаной Адама из библейских текстов объяснены быть не могут. Найт указывает⁹, что Гроций обратился к теме грехопадения под влиянием знакомства с сочинением Св. Авита, ок. 500, написавшего «Poematum de Mosaicae Historiae Gestis libri quinque». Действительно, сравнивая с Гроцием гекзаметры епископа Вены, мы можем найти общие моменты. У Гроция сопоставима с Авитом разработка мотива божией зависти при искушении Евы, которая, поначалу не веря Сатане, просит разъяснить смысл запрета (Migne, PL, v. 59, p. 333 B–D); момент, непосредственно предшествующий вкушению Евой яблока, когда рассудком она согласилась с Искусителем, но десница не слушается ее (р. 334 В); возвращение Адама с одинокой прогулки к нарушившей запрет Еве (р. 334 С); эпизод соблазнения Адама Евой (р. 334 С–Д). Но у Авита в согласии с Книгой Бытия Сатана, в виде змия, соблазняет только Еву, и Адам — в отличие от развития действия у Гроция – сразу поддается уговорам Евы (р. 334 D). Хотя знакомство Гроция с переложениями первых глав Книги Бытия у христианских авторов весьма вероятно (ср., например, описание Эдема у Гроция и стихи 180–205 из первой книги поэмы Драконтия «Хвала Господу»¹⁰), все же драматическую разработку ветхозаветной истории грехопадения Гроций заимствует не у них, а из традиций средневековой народной драмы.

Народная драма, возникающая в ХII в., была тесно связана с литургическими действами: рождественским и пасхальным. Основной эпизод рождественского действа, Stella — явление звезды Рождества, дополнялся эпизодами из Ветхого завета, Prophetae – явлением пророков. К этим двум эпизодам очень рано стали добавляться другие, в результате чего составляет рождественский цикл, начинавшийся творением ангелов и падением Люцифера, продолжавшийся творением мира в пять дней и творением Адама и Евы – это и был первый библейский сюжет (prima historia), подлежащий драматическому развитию; далее могла идти история Каина и Авеля; затем следовал Ной и другие эпизоды ветхозаветной истории¹¹.

Знаменитый англо-норманский фрагмент ХII в. «Действо об Адаме» — «Ordo representationis Adae» (диалогические части на старофранцузском языке, хоры и ремарки на латыни) дает представление о том, как трактовалась ветхозаветная история грехопадения в народных драмах. Бог, называемый Figura, дает наставления Адаму и Еве, вводит их в Сад и затем удаляется внутрь церкви; Адам и Ева остаются на сцене, а вокруг сцены носятся демоны. Дьявол пытается соблазнить Адама, но тот не поддается. Тогда Дьявол держит совет с другими демонами, после чего обращается к Еве, но сначала не достигает цели, поскольку Еву остерегает Адам; и только затем, в виде змия, serpens artificiose compositus, ему удается соблазнить Еву: Ева срывает яблоко и предлагает Адаму, тот поначалу отказывается, но потом доверяется Еве и есть яблоко¹².

Введение в историю грехопадения неудачной попытки Дьявола соблазнить Адама — простое и в то же время очень эффектное средство придать действию динамический характер, развитость и остроту. То, что Гроций использовал эту старую находку выходящей из литургических действ народной драмы, представляется совершенно понятным¹³.

Наконец, есть еще одна жанровая традиция, без которой правильное прочтение «Адама» невозможно. Речь идет о трагедиях Сенеки. Не Теренций или Плавт, а Сенека – образец для Гроция. Над текстами Сенеки Гроций работал как филолог, и Томас Фарнабий (Th. Farnabius), вторично издавая трагедии Сенеки в Амстердаме в 1654 г., с благодарностью учитывает censuras, varias lectiones coniecturasque insignes Cl. V. Hugonis Grotii. Гроций, приветствуя Фарнабия в связи с первым изданием трагедий Сенеки, называет римского драматурга высочайшим светилом (suprema lux) подмостков.

Драматическое искусство Сенеки так усвоено Гроцием, что в его трагедии нет фрагмента (за исключением, пожалуй, хора из разных лирических размеров), который не имел бы аналога в трагедиях Сенеки; и вместе с тем трагедия Гроция настолько цельна и настоль органично связана с традицией христианских действ на библейские сюжеты, что менее всего можно говорить о механических заимствованиях у Гроция из Сенеки. И здесь еще раз отметим непринужденность, с какой юный Гроций преодолевает разнородность совмещаемых традиций.

Как для Гроция Сенека — образец трагического искусства, так для читателя Гроция Сенека — необходимый фон для стилистически правильного понимания «Адама». Нельзя сказать, что Гроций, начиная драму монологом Сатаны, воспроизводит начало «Агамемнона» Сенеки; но без этой параллели образ Сатаны повисает в стилистическом вакууме, — потому что Сатану Гроция нельзя представить Чертом народных действ¹⁴.

Тень Фиеста:

Покинув царство Дита беспросветное,
Пришел я, выпущен из бездны Тартара…¹⁵

Сатана:

Громовержца злого враг, небесной родины
изгнанник, ныне мрак глубокий Тартара
и вечной Ночи черный я покинул свод¹⁶.

Сатана Гроция выходит на котурнах Тени Фиеста Сенеки и на те же подмостки, что и Хор аргосских женщин («Агамемнон», 100–104), выходит Хор ангелов у Гроция («Адам», 233–241).

Фортуна ввысь возносит лишь с тем,
Чтобы сбросить вниз. Чем скромнее, тем
Долговечнее все. Счастлив тот, кто с толпой
Разделяет удел — и доволен им…

Кто с высоких круч мирозданья вниз
взглядом дерзких глаз взирает на тех,
чей удел убог, — не пришлось бы тому
давящее зреть крушенье своей
мощи: с высот всегда тяжелей
паденье, а кто легковесней, для тех
и паденье легко. Больший груз лежит
на блаженных, и чем ты больше велик,
тем твой больше страх.

При этом не столь важно, что у самого Сенеки мы имеем дело, в данном случае, с общим местом, мыслью, встречающейся в «Федре» (1124–1125: «Но меньше гнетет тех, кто меньше, судьба, И что легче, то боги легче разят») и «Геракле безумном» (202: «Падать доблести в прах с высоты страшней») и восходящей в трагедии еще к Софоклу.
Вот еще несколько стихов:

Со мной погибнуть можно, без меня — нельзя…
Хочешь смерти ты?
Умру я раньше. Будешь жить — пойду вослед.

Это говорит не Ева Адаму, решившему умереть после вкушения запретного плода («Адам», 1800–1810), а Антигона Эдипу («Финикиянки» 67, 75–76).

Что здесь за край? Страна? В котором поясе?
Где я?..
 

И это слова не Адама, осознавшего свое падение (1589–1593), а приходящего в себя Геркулеса («Геркулес в безумье», 1138–1139). Стих 967 из «Адама» (Адам: Изгнанник, прочь! Сатана: Вас также ждет изгнание.) не может не напомнить последние стихи из «Агамемнона» (Клитемнестра: Умри, Безумная! Кассандра: Придет и к вам безумие). Пусть скорбит весь мир — эфир, Титан, море и земля, — призывает скорбящий о бедах Геракла хор фиванцев («Геракл в безумье» 1054 слл.) и хор ангелов, оплакивающий падение Адама (1468 слл.). Другие параллели между трагедиями Сенеки и «Адамом» указаны в комментариях.

Выше речь шла о том, что появление «Адама» восторженно приняли современники Гроция. Из многочисленных отзывов приведем слова Даниела Хейнсия, который впоследствии прославился не только как филолог и издатель античных авторов, но и как поэт, чьи стихи были заметным явлением в литературе Нидерландов и через Мартина Опица оказали влияние на немецкую литературу: «Природа, оная повитуха и кормилица, которая до сих пор для всех была мачехой, Гроцию стала матерью. Этот юноша-старец, кем восхищается Батавия, на кого заглядываются этруски и галлы, — он возмужал еще мальчиком: ибо прочие становятся мужами с возрастом, а Гроций — муж от рождения»¹⁷.

Гроция всерьез волновала дальнейшая, сценическая, судьба его детища. В письме от 12 марта 1602 г. к Николаю Фаберу (Lefèvre), наставнику принца Конде, Гроций просит его рассказать о представлении «Адама», предпринятом для того, кому трагедия была посвящена: «…Ты, как я узнал, что-то находишь в моих стихотворных безделках. Зная остроту твоего суждения, я полагаю, что это могло произойти только, с твоего позволения, из-за глаукомы, наведенной на твои линкеевы очи расположением ко мне. Поверю ли? Но разве любящие не обманывают себя призраками? Однако о трагедии – ах, если бы я знал твое мнение! Ведь поистине, я либо был бы облагодетельствован строгим по праву дружбы суждением, либо услышал бы знаменитое «Ты от десницы умрешь Энея великого». А теперь я на все надеюсь, но и боюсь всего… Так не заставляй меня дольше метаться в нерешительности между надеждой и страхом. Насколько я знаю твой ум и вежество нрава, а также твою литературную славу, тебя не затруднит описать мне в нескольких словах следующее: очень или в меру не понравилась тебе эта наша трагедия, это священное действо; с каким лицом смотрел на сцену принц, хорошо ли прошел спектакль, был ли он одобрен зрителями, и прочее, с постановкой связанное. Ежели ты удостоишь меня письмом, лучше всего переслать его с теми, кто будет сопровождать г. Бузанвиля, которого, насколько мне известно, к нам вновь отправляют с посольством»¹⁸.

Мы не знаем, как прошел спектакль. Не знаем мы также и того, почему Гроций не включал «Адама» в собрание своих поэтических произведений, куда входили «Христос-страстотерпец» и «Софомпанеас». История рецепции «Адама», — как и двух других трагедий Гроция, – нуждается в исследовании и заслуживает его: даже при первом взгляде на драматургию Гроция и после знакомства с первой его трагедией становится совершенно ясно, что творчество Гроция-драматурга — важный эпизод в истории европейской литературы и театра.

Примечания:

1 Перевод по изданию: De dichtwerken van Hugo Grotius. Assen, 1970. P. 31.

2 D. Fr. Rappolti. Poetica Aristotelica sive Veteris Tragoediae expositio, qua ex mente Aristotelis… universae tragoediae ratio explicatur et exemplis L.A. Senecae in Troadibus et Hugonis Grotii in Christo Patiente illustratur. Lipsiae, 1679.

3 J.V. Vondels. Sofompaneas of Joseph in’t Hof. Treurspel, Vertaelt wyt het Latijn van H. de Groot. Amsterdam, 1635.

4 Eysinga W. J. M. van. Hugo Grotius. Eine biographische Skizze. Basel, 1952. S. 33.

5 О жизни Гроция, помимо работы ван Эйзинги, см. также: Brandt C. Histoire van het leven des herren Huig de Groot. Amsterdam, 1727; Burigny J.L. de. Vie de Grotius avec l’histoire de ses ouvrages et de negotiations auxquelles il fut employé. P., 1770; Luden H. Hugo Grotius. Nach seinen Schicksalen und Schriften. B., 1806; Gaumont A. Etude sur la vie et les travaux de Grotius. P., 1862; Knight W. S. M. Life and Works of Hugo Grotius. L., 1925.** «Вот чудо Голландии!» (фр.)

6 Как в свое время писал А.А. Гвоздев, «… борясь с католицизмом, реформаторы решительно выступают против мистерий и мистериальных процессий, объявляя их «идолопоклонством». Но протестанты не отказывались от театра как от средства воздействия на горожан. Они лишь выдвигают новую тематику и дают новое истолкование прежних сюжетов. Лютер указывал на Библию как на источник новых драматических сюжетов» (Гвоздев А.А., Пиотровский А. История европейского театра. М.; Л., 1931. С. 579).

7 Martiani Minei Felicis Capellae Satyricon. Leiden, 1599.

8 Knight W. S. M. Op. cit. P. 50.

9 Ibid. P. 50–51.

10 В русск. пер. М. Л. Гаспарова в кн.: Поздняя латинская поэзия. М., 1982. С. 187–205.

11  Подробнее см.: Chambers E. The Medieval Stage. Vol. II. P. 68–73; там же см. образцы циклов: р. 408. (Падение Люцифера; Творение мира в 5 дней; Ной и его ковчег; и т.д.), р. 410 (Творение ангелов и падение Люцифера; Творение мира в 5 дней; Бог создает Адама и Еву; Адам и Ева в Эдемском саду; Адам и Ева изгоняются из Эдема; Жертвоприношение Каина и Авеля; Построение башни; Ной и его ковчег; и т.д.), р. 417 (Падение Люцифера; пять дней творения и падение Адама; Каин и Авель; Ноев ковчег; и т.д.); сводная таблица сюжетов циклических мираклей – р. 321.

12  Le mystère d’Adam /Éd. par P. Studer. Manchester, 1918; ed. P. Aebischer. P., 1963; текст издавался неоднократно и ранее (см. Chambers. Vol. II. P. 70. n 3; анализ действа – р. 80–82); фрагменты текста с русским переводом воспроизведены в старой работе П.Н. Полевого «Исторические очерки средневековой драмы» (СПб., 1865). Фрагменты старофранцузского текста (с переводом на русский язык) и их анализ см. также в кн.: Ауэрбах Э. Мимесис. М., 1976. С. 154–169. См. также характеристику «Действа об Адаме» в написанной Ю.Б. Виппером главе о драматургии зрелого Средневековья в кн.: История Всемирной литературы. Т. 2. С. 587–588.

13  Найти конкретный источник Гроция трудно. Однако при этом следует учитывать, что рождественские театрализованные представления были обязательной часть городской жизни Голландии XV–XVI вв. С традициями средневековых религиозных драм в Голландии теснее, чем где бы то ни было, была связана школьная латинская драма (Chambers. Vol. II, p. 216–217). Не будет преувеличением сказать, что с точки зрения сюжетной «Адам» Гроция естественно продолжает долгую историю рождественских циклов, поскольку в принятом порядке разрабатывает эпизоды восстания ангелов и свержения Люцифера (хор первого акта), творение мира в пять дней, создание первых людей (второй акт с хором, прославляющим творца и творение), соблазнение и падение Адама и Евы (акты третий и четвертый) и их изгнание из Рая (акт пятый). Писавший в той же традиции Вондел разрабатывает и следующий эпизод цикла – Ной и его ковчег, тем самым завершая историю «первого человечества». Попутно заметим, что прекрасной иллюстрацией к «Адаму» Гроция служит левая часть триптиха Босха «Воз сена» (1500–1502), где изображено свержение мятежных ангелов, творение Евы, сцена соблазнения Евы и Адама и изгнание первых людей из Эдема.

14  Поэтому можно сказать, что – через посредство Гроция – чертами «мрачной величавости» (Аверинцев С.С. Сатана // Мифы народов мира. М., 1982. Т. 2. С. 414) образ Сатаны у Вондела (а потом и у Мильтона) обязан в конечном счете Сенеке, притом что стилистически персонажи Вондела (и Мильтона) решены совершенно иначе.

15  Здесь и далее Сенека приводится в переводах С. Ошерова.

16  Sen. Ag. 1–2:
Opaca linquens Diti inferni loca,
Adsum profundo Tartari emissus specu…
Grot. Ad. 1–3:
Saevi tonantis hostis, exul patriae
Coelestis, adsum, Tartari tristem specum
Fugiens, et atram Noctis aeternae plagam…

17 Перевод по изданию: De dichtwerken…

18 Перевод по изданию: H. Grotii Epistolae…