Прокл Диадох. Комментарий к «Тимею». Книга I. <Введение>. <Предмет>. Перевод, составление, комментарии С.В.Месяц

<Предмет>

Что предмет платоновского Тимея относится ко всеобщему учению о природе и касается созерцания мира в целом, и что этот предмет обсуждается в этом диалоге от начала и до конца, ясно, как мне кажется, всем, кто еще не разучился читать окончательно. Тем более, что и составленное в пифагорейском духе сочинение пифагорейца Тимея, «откуда начав, — согласно силлографу, — Платон тимействовать взялся», называется О природе. Мы поместили его в начале наших заметок, чтобы видеть, в чем платоновский Тимей с ним согласен, что добавляет и в чем расходится, и чтобы тщательно изучить причину этого расхождения. Отметим также, что учение о природе составляет предмет всего диалога в целом, поскольку одно и то же в нем рассматривается и в подобиях, и в прообразах, и в целых, и в частях.

Действительно, привлекая простое ради [рассмотрения] сложного, частичное — ради всеобщего, подобия — ради прообразов, и не оставляя неисследованной ни одной из первоначальных причин природы, он удовлетворяет всем прекраснейшим определениям естествознания. [Итак, предмет Тимея должен быть ясен всем], а вот то, что диалог этот трактует свой предмет должным образом, и что один лишь Платон, сохранив пифагорейский обычай рассуждать о природе, разработал первоначальное учение до мельчайших подробностей, это уже должны исследовать люди более проницательные.

Учение о природе, говоря вкратце, делится на три части: одна занимается материей и материальными причинами; другая дополняет их исследованием формы и объявляет форму более важной причиной; третья доказывает, что материя и форма имеют смысл не основных, но вспомогательных причин, собственно же причинами возникающего по природе она объявляет творящее, прообраз и цель. До Платона большинство физиков занимались материей, принимая в качестве подлежащего то — одно, то — другое. Даже Анаксагор, который, «в то время как остальные спали», кажется, один понимал, что ум есть причина возникающего, — даже он никогда не прибегал к уму в своих объяснениях, но обычно сводил все к каким-то движениям воздуха и эфира, о чем говорит Сократ в Федоне [98с]. Возглавившие же школу после Платона — не все, но самые прилежные из них — сочли необходимым рассматривать наряду с материей еще и естественную форму, сведя таким образом начала тел к материи и форме. И хотя они порой упоминают о творческой причине  — например, когда говорят, что «природа есть начало движения»,  — однако, не соглашаясь признавать в природе присутствие разумных принципов (логосов) создаваемого ею и допуская, что многое возникает, в том числе, и самопроизвольно, они лишают эту причину активности и собственно творчества. Более того, они соглашаются признать действующую причину не у всех вообще естественных вещей, а лишь у вовлеченных в становление, ибо у вечного, по их словам, явно нет творящей причины. В результате они не замечают, что либо составляют небо случайным образом, либо объявляют телесное производящей причиной самого себя.

Один лишь Платон, следуя пифагорейцам, рассказывает не только о вспомогательных причинах естественных вещей — всеприемнице и внутриматериальной форме, которые служат основным причинам при порождении, но исследует прежде всего первые причины явлений — действующее, прообраз и цель. Вот почему во главе мира он ставит демиургический ум, умопостигаемую причину, в которой все дано изначально, и благо, предшествующее действующему как предмет желания. Ведь поскольку движимое другим зависит от силы движущего, оно, очевидно, не может ни произвести, ни завершить, ни сохранить само себя, но нуждается для этого в творческой причине, которая и удерживает его в бытии. Вот почему вспомогательные причины физических вещей следует ставить в зависимость от причин истинных, от которых эти вещи происходят, по которым они создаются всеобщим Отцом и ради которых возникают, и вот почему все истинные причины, тщательно изученные, изложены у Платона вместе с зависящими от них остальными двумя — формой и подлежащим. Ведь здешний космос не тождественен ни умопостигаемым , ни мыслящим порядкам, состоящим из чистых форм, но одно в нем выступает в качестве логоса и формы, а другое — в качестве подлежащего.

Впрочем, это можно рассмотреть и в другой раз, а вот то, что Платон действительно перечислил все причины творения космоса без исключения — благо, умопостигаемый прообраз, действующее, форму и подлежащую природу — ясно из следующего. Если бы он рассуждал только об умопостигаемых богах, то объявил бы благо их единственной причиной, ибо только от этой причины происходит умопостигаемое число; если бы он говорил о богах мыслящих, то назвал бы их причинами благо и умопостигаемое, потому что мыслящее множество происходит от умопостигаемых генад и единого источника сущего; если бы он вел речь о богах надкосмических, то произвел бы их от всеобщей мыслящей демиургии, умопостигаемых богов и причины всего в целом, которая неизреченно и непостижимо дает существование всему порождаемому причинами второго порядка. Но поскольку Платон рассуждает о вещах внутрикосмических и обо всем совокупном космосе, то наделяет его и материей, и приходящей от надкосмических богов формой, ставит его в зависимость от всеобщей демиургии, уподобляет умопостигаемому живому существу, объявляет богом благодаря причастности к благу и таким образом делает космос в целом мыслящим одушевленным богом.

Далее читайте в книге Комментарий «На Тимея Платона»

Пер. Светланы Месяц, известного знатока позднеантичного платонизма

Первый перевод одного из интереснейших текстов афинского неоплатоника Прокла Диадоха.

ISBN 978-5-87245-165-5 ГЛК, 2013