Прокл Диадох. Комментарий к «Тимею». Книга I. <Введение>. <Композиция>. < Перевод, составление, комментарии С.В.Месяц

<Композиция>

Итак, цель, которую, по нашим словам, преследует Тимей, такова, как мы ее описали. А раз она такова, то естественно, что в начале [диалога] устройство мира показано в образах [17а–27d 4], в середине процесс творения космоса излагается в общем и целом [27d 5–76e 7], а в конце последние и наиболее частные результаты демиургии сопрягаются со всеобщими причинами [76e 8–92c 10].

1. Пересказ Государства и миф об Атлантиде раскрывают теорию космоса в образах. Действительно, если мы обратимся к единству и множественности внутрикосмических вещей, то скажем, что образом этого единства является пересказываемое Сократом Государство, целью которого является общность всех; а образом разделения и, в особенности, противопоставления по двум рядам начал — война жителей Атлантиды с афинянами, о которой рассказывает Критий. Если же мы поделим мир на небесную и подлунную области, то и тут скажем, что Государство подобно небесному устройству — недаром Сократ говорит, что его прообраз утвержден на небе [Госуд. IX, 592b], — а война с атлантами — становлению, осуществляющемуся за счет противоположности и изменения. Все это предшествует изложению учения о природе в целом.

2. Следом за тем повествуется о демиургической, парадигматической и целевой причинах мира, благодаря которым мир создается в целом и по частям. [Описывается], как телесная составляющая мира обустраивается формами, будучи предварительно расчленена демиургическими сечениями и божественными числами; как Душа исходит от Демиурга и наполняется гармоническими соотношениями (логосами) и божественными демиургическими символами; как все это Живое Существо сопрягается воедино сообразно объединенному содержанию космоса в умопостигаемом [прообразе], и все его части — и телесные, и живые — располагаются в целом надлежащим образом; как вселяющиеся в мир единичные души выстраиваются вокруг божественных вождей и в подражание своим вожатым делаются внутрикосмическими благодаря колесницам; наконец, как смертные живые существа создаются и оживотворяются небесными богами.

Здесь же рассматривается и человек: как и по каким причинам он создан, причем рассмотрение человека предшествует всему остальному — то ли потому, что такое исследование подобает нам, поскольку мы всегда ставим на первое место понятие человека и живем сообразно с ним, то ли потому, что человек есть малый мир и в нем частично заключено все то, что в мире существует божественно и цельно: есть у нас и ум, сущий в действительности, и разумная душа, происходящая от того же Отца и той же жизнепорождающей богини, что и душа Целого, и эфирная оболочка, соответствующая небу, и земное тело, смешанное из четырех стихий и им соприродное. Поэтому раз Платон собирается рассматривать мир различными способами: и парадигматически, то есть в умопостигаемом, и посредством образов, то есть в чувственном, и в целом, и по частям, то он правильно делает, разрабатывая в рамках теории мира детальное учение о природе человека.

Впрочем, можно было бы высказать и иное предположение. По обычаю пифагорейцев с предметом созерцания следует совмещать рассуждение и о самом созерцающем. Ибо, если мы знаем, каков космос, нам подобает знать и то, что представляет собой взирающее на него и разумно его обдумывающее. И то, что [Платон] не упустил этого из виду, выяснится в  конце диалога, когда он со всей определенностью скажет, что собирающийся стяжать блаженную жизнь «должен уподобить созерцающее созерцаемому» [Тим. 90d]. Ведь Целое блаженно всегда, а мы можем стать блаженными, только если уподобимся миру, ибо только таким образом мы сможем подняться к своей причине. Действительно, если здешний человек относится к миру так же, как умопостигаемый человек — к самому по себе Живому Существу (а там вторичное всегда зависит от первого и части никогда не покидают целого, будучи прочно утверждены в нем), то когда здешний человек уподобится миру, он станет подлинным изображением своего прообраза, сделавшись порядочным благодаря сходству с миропорядком и обретя блаженство благодаря подобию блаженному богу.

3. Вслед за этим детально разбираются последние результаты творения по родам и видам: все, что возникает на земле, в воздухе и в живых существах как естественным, так и противоестественным образом. Тут же открываются и начала врачевания, до которых физиолог доводит свое рассмотрение природы. Ведь вместе с естеством он постигает и естественное, а отклонением от естественного является противоестественное. И если дело физиолога  — обдумать, сколько существует подобных отклонений и как снова вернуть их к умеренному и естественному состоянию, то дело врачебного искусства — выяснить вытекающие отсюда последствия. В этих вопросах Платон по большей части согласен с другими физиологами, которые занимались, в основном, последними и наиболее вещественными созданиями природы, оставляя небо и порядки внутрикосмических богов целиком без внимания, взирая исключительно на материю и пренебрегая формами и первыми причинами.

Мне кажется, что и блаженный Аристотель построил свое исследование природы, соревнуясь по мере сил с учением Платона. Он рассудил, что одно присуще всему возникшему по природе сообща: это форма, подлежащее, то, откуда начало движения, само движение, время и место (все то, что и Платон перечислил в данном диалоге: пространство, время, представляющее собой образ вечности и возникшее вместе с небом, разнообразные виды движений и вспомогательные причины естественных вещей), другое же присуще каждому разделу бытия особо: одно — небу (и здесь Аристотель согласен с Платоном в том, что признает небо невозникшим и состоящим из пятой сущности: ибо какая разница, назовем ли мы небо пятым элементом или пятым космосом и пятым многогранником, как это делает Платон?), а другое — сообща всему составу становления (и здесь можно было бы подивиться Платону, который с великой тщательностью рассмотрел сущности и свойства становящихся вещей и правильно объяснил согласие и противоположность между ними); в свою очередь, одни из общих для всего становящегося свойств присущи воздушным явлениям (причины которых были указаны Платоном, тогда как Аристотель расширил свое учение дальше допустимого), а другие относятся к теории животных (причем, если у Платона тщательно исследованы все причины животных — как целевые, так и вспомогательные, то у Аристотеля только в редких случаях учитывается формальная причина, ибо по большей части он останавливается на материи, и, объясняя с ее помощью естественные вещи, показывает нам, насколько далеко он отошел от наставлений своего учителя). Но довольно об этом.

Далее читайте в книге Комментарий «На Тимея Платона»

Пер. Светланы Месяц, известного знатока позднеантичного платонизма

Первый перевод одного из интереснейших текстов афинского неоплатоника Прокла Диадоха.

ISBN 978-5-87245-165-5 ГЛК, 2013