А.И. Любжин. Катулл // Римская литература в России в XVIII — начале XX века

Катулл. По-видимому, один из дистихов Катулла задал интонацию
элегическому прощанию Стефана Яворского с библиотекой (ср. саrm. 68,159-160):

Vos mihi dulcedo, vos mel, vos nectar eratis,
Vobiscum, libri, vivere dulce fuit.

Феофан Прокопович переделывает знаменитые стихи
из 5-го стихотворения в сапфическую и алкееву строфу:

Occidunt seri redeuntque soles;
Cum semel nobis brevis occidit lux,
Una & aeterna trahimus rigentem
Nocte soporem.
Quod nunc Iberis fluctibus abdidit
Phoebus, serenum cras revehet jubar;
At nostra si lux in sepulchrum
Occidat, haud poterit redire.

Он же хвалит гекзаметрический стих 64, 15 и находит многочисленные недостатки в элегических дистихах веронца. А.Д. Кантемир использует катулловский пример для того, чтобы продемонстрировать возможность фалекейского стиха на русском языке: «Есть ли кто склонен подражать Катулианским эндекасиллабам, должен 1) делить одиннадцатисложный стих на два полустишия, таким образом, чтобы в первом было шесть, во втором пять слогов; и 2) неотменно хранить в первом полустишии четвертой слог долгой, пятой и шестой короткие; а во втором четвертой долгой.

Кому дам новую книжку исправно
Многим очищену трудом недавно,
Книжку забавную тебе дам другу
Никито, ты мои стишки с досугу
Охотно преж сего чел, признавая
Что в штуках кроется польза какая.

Для переводчика Овидия И.Е. Срезневского Катулл — «стихотворец нецеломудренный, родился в поле Веронском». Недоволен нравственным аспектом творчества поэта и М.Н. Муравьев: «Марини и Катулл под знаменами своими ведут только тех юношей, коим для исправления должно читать Ювенала». Влияние Катулла (саrm. 5; 7; непосредственное или косвенное?) сказывается в стихотворении И.И. Дмитриева Счет поцелуев:

Дай сто, дай тысячу, дай тьму, — все будет мало
Для сердца, что к тебе любовью воспылало!..
Но нет! смешаем все, и радости и муки;
Пади, любезная, пади в мои ты руки!
Позволь, чтоб я тебя без счета целовал
За столько, столько слез... которых не считал.

Сатирические мотивы Катулла также находят свой отклик: его (саrm. 95, 8) и горацианский (epist. II, 1, 267 слл.) образ дурных стихов, идущих на обертки пищевых продуктов и иных товаров, мы обнаруживаем у И.И. Дмитриева — в сатире Чужой толк —

И оду уж его тисненью предают
И в оде уж его нам ваксу продают! —

у Д. И. Хвостова:

Когда мои стихи покажутся в Столицу,
Не первые пойдут обвертывать корицу,

и у Акима Нахимова:

Что слышу? говорят, что разны сочиненья,
Как то: рецензию и длинны рассужденья
Готовят для тисненья!
Помилуйте! ужель печатных мало врак,
В которых продают на площади табак?

причем Дмитриев и Нахимов используют этот образ с катулловским ехидством, а Хвостов — с горацианской самоиронией. Этот топос встречается и в прозе: «Тогда бы перевод скорее достиг цели своей — забвения, и достиг бы тем удачнее, чем ближе был бы к подлиннику; и поэма рождения одного из сих великих мужей тихонько сошла бы в погреб какого-нибудь книгопродавца, где творения их имеют скромным уделом сохранение или сыра или вятчины». В. Л. Пушкин пишет стихотворение К Лезбии. Подражание, с реминисценциями из нашего поэта:

«С тобой меня и Зевс не может разлучить!
Моя отрада в том, чтоб милого любить».
Притворные слова безумца обольщали;
Казалось, боги им внимали.
Прелестница, я был обворожен тобой!
Теперь исчезло все! Злосчастною судьбой
Я радостей лишен — твою неверность знаю,
И не любовь мою, но счастие теряю.

По-видимому, название карамзинского сборника Мои безделки (как и Дмитриевского И мои безделки) восходит — скорее косвенно, нежели напрямую — к эстетической терминологии Катулла; нам представляется, что не останется безрезультатным исследование вопроса, как сам образ катулловского дружеского кружка, который складывается в книге веронского поэта, и его литературная полемика влияли на — позволим себе такое выражение, несмотря на всю его неуклюжесть — «организационные формы» литературной жизни поэтов-современников Карамзина и Дмитриева, а также младшего поколения — прежде всего «Арзамаса». П.А. Катенин оценивает веронца высоко: «Катулл, писавший ранее и менее других, едва ли не всех долее будет читаться: так чист его вкус и отделка». В лекционном курсе П. Е. Георгиевского, читанном в Царскосельском лицее, дается такая оценка: «12 отрывков, писанных в превосходном вкусе, наполненных приятностию и естественным слогом, поместили Катулла в число любезнейших поэтов. Отрывки сии суть небольшие сочинения, в коих каждое слово драгоценно, но ни одного из них в настоящей силе нельзя ни изъяснить, ни перевесть; чем более чувствуем приятность, тем труднее определить ее. Тот, кто в состоянии будет изъяснить прелестный взор, милую улыбку, поступь любезной красавицы, тот только в состоянии изъяснить и прелесть стихов Катулла. Любители его стихов знают их наизусть, и Расин часто говаривал об них с удивлением. Эпизод Ариадны, оставленной на острове Наксе... есть из числа тех немногих отрывков, в коих древние с великим искусством заставляли говорить любовь... Книга его... не содержит в себе и 100 страниц, но Катулла соделала бессмертным. Можно ли обвинять его, что он не написал больше?». Р. Гонорский в своих Опытах в прозе посвящает Катуллу обширный очерк с пересказом содержания или прозаическими переводами большого числа самых известных его стихотворений, начиная с плача по воробью; приведем в качестве примера один из таких пассажей: «Сам Катулл в часы лени, неги и свободы — когда предавался совершенному упоению — походил на многих из наших современников. „Мальчик, налей мне старого Фалернского; но смотри, без воды: вода портит вино, пусть пьют ее те, кои не походят на меня!" Катулл! наш Сулейкин повторяет тоже самое, но несравненно чаще нежели ты, и просит не Фалернского; о, нет! у него есть вино простее и может быть действительнее твоего Фалернского». А вот общая характеристика: «Вся жизнь такого человека есть приятная ткань сетования и радости. Он не заботится о многом; но ко всему что мило привязан душевно и делит с ним свое бытие: и потому все о чем он ни сожалеет, само собою по большой части маловажное, для него имеет существенное достоинство. С потерею каждого любимого предмета, каждой любимой безделки он теряет часть своих удовольствий — и следственно часть своего бытия. Но от чего такие мелочи, занимавшие людей совершенно отличных от нас, по бесчисленным отношениям, и ныне еще нам нравятся? От чего сочинители так называемых мелких — но не мелочных стихотворений имеют больший круг читателей, нежели громкие Эпики? — От того что ближайшие связи общества не переменились и предметы, занимавшие любезных Пиитов древности, занимают и ныне всякого: разве кто бесчувствен, как скала; такого не смягчит уже и огромная Поэма. Маловажное приключение, описанное прелестными стихами и приводящее нам на память подобное с нами случившееся, производит полное действие над сердцем чувствительного. И кто из нас не имеет своих мелочей, напоминающих нам о приятных минутах...». В.С. Филимонов в стихотворении К Алине контаминирует сапфические мотивы веронца с знаменитой эпиграммой 85:

Скажи, что чувствую, когда с тобой встречаюсь?
Почто в смятенье взор меня приводит твой?
Краснею, трепещу, робею, восхищаюсь,
Хотел бы говорить — язык немеет мой.
Не быть с тобой клянусь — и всякой час с тобою!
Зря прелести твои, весь пламенем горю...
С необъяснимою, ужасною тоскою
То ненавижу их, то их боготворю.

Читал и переводил Катулла А.С. Пушкин. Дельвиг в стихотворении На смерть собачки Амики подражает знаменитой оде на смерть воробья. Замечательное подражание тому же стихотворению публикует В. Олин в своем «Журнале древней и новой словесности», насыщенном переводами и цитатами из античных классиков:

Где ты радость-птичка, утешенье девы?
Рощи ли сокрыли?
Нет! любовь и дружба, ласки и напевы
Горсть одна лишь пыли.
Огласим, Эвтерпа! свежую могилу
Флейтою унылой:
Рок похитил гневный птичку легкокрылу,
Радость Вайны милой!..

Тургенев упоминает Катулла в романе Дым. 68-ю элегию можно рассматривать как один из подтекстов романа Накануне.
Известный поэт и революционер М. И. Михайлов, наказанный за свои преступления каторжными работами, перевел Катулла почти целиком и собирался издавать. А.А. Фет посвящает сборник переводов из Катулла В.С. Соловьеву такими стихами.

Пусть не забудутся и пусть
Те дни в лице глядят нам сами,
Когда Катулл мне наизусть
Твоими говорил устами.

Его отношение к веронскому поэту таково: «Нам, как нарочно, пришлось иметь дело с римским Пушкиным. Лучше мы не можем очертить личного и художественного характера нашего поэта. Тот и другой — светские юноши, ищущие жизненных наслаждений и умеющие находить их во всех предметах. Чистые и честные натуры, они не опирались на какую либо сознательную этику, а руководствовались одним преемственным чувством. Оба, несмотря на небольшие наследственные имения, по врожденной беспечности, постоянно нуждались в деньгах... Не они искали поэзии, а она сама налетала на них, безразлично откуда, вырывая у них то сладостно-нежные и задумчивые, то игриво-забавные, то злонасмешливые стихи», завершая предисловие следующими словами: «смиренно признаемся, что сами многому научились у Катулла» (возможно, филологическая критика еще сумеет конкретизировать эту реплику крупнейшего поэта). Для В.И. Модестова Катулл — «настоящий основатель римской лирики и истинный предтеча ее золотого века»; по его мнению, «произведения Катулла носят на себе печать самого сильного поэтического дарования, какое когда-либо являлось в римской литературе»; но, «вопреки своему таланту, способному к истинному и неподдельному поэтическому творчеству, Катулл увлекся новомодным направлением... истощая свои силы в шаловливых стихотворениях эпиграмматического характера». Высока оценка многознающего Ф.Е. Корша: «Он рассказал эту вечную сказку так полно, так жизненно, так по-человечески, что и люди XIX в., следя за его радостями и печалями, невольно забывают разницу культуры и времени...». М.А. Волошин увлекается галлиамбами и читает А.А. Блоку первый стих саrm. 63, произведшего на того неизгладимое впечатление; Блок собирался даже его переводить и впоследствии использовал для статьи о Катилине.

А.И. Любжин. Римская литература в России в XVIII — начале XX века

Об авторе: А.И. Любжин