Татьяна Владимировна Суздальцева, преподаватель литературы, Классическая гимназия при ГЛК (Москва)

Уважаемые коллеги, о. Тихон и Юрий Анатольевич,

прочитав полученный текст, не могу не согласиться с ним в целом. Однако как у человека, преподававшего не только в нашей, но и в государственной школе (правда, в школе не из худших – языковой спецшколе с двумя иностранными языками), у меня возник ряд мыслей, которые отнюдь не являются возражениями, а скорее, рассуждениями практика на указанную тему.

По поводу исчезновения из стандарта «Медного всадника» Пушкина, «Студента» Чехова, равно как произведений А.К. Толстого и Н.С. Лескова (за исключением «Левши»), «Одесских рассказов» Бабеля и нек. др., могу с сожалением констатировать, что они там очень недолго погостили.

По поводу возможного включения в стандарт текстов духовных писателей от митрополита Илариона до митрополита Филарета могу сказать, что даже с нашими детьми это непростая задача, а уж о государственной школе и говорить не приходится, тем более, на фоне сильных атеистических и антицерковных настроений среди современных подростков и молодежи, наступивших как реакция на массовое воцерковление поколения их родителей. В целом, к усилению религиозно-нравственной составляющей в гуманитарном образовании в наши дни нужно относиться крайне осторожно. Как только это становится хоть в малой степени похоже на государственную идеологию, это сразу вызывает столь резкое отторжение, что порой лучше и не начинать – не из трусости, а из опасения получить результат, противоположный желаемому. A propos, «Не напрасно, не случайно…» свт. Филарета только в православных школах и знают.

На настоящий момент существует не менее 4-х утвержденных программ по литературе и, как минимум, столько же программ по русскому языку + некая синтетическая программа «Русская словесность», причем, если программы по русскому языку похожи, как близнецы-братья, то по литературе – как раз наоборот: есть «братские кусты», отличные друг от друга. При этом выбор программы по литературе и по русскому языку между собой никак не связаны, т.е. отсутствует возможность их взаимодополнения. А минимальный государственный стандарт, от которого никто, по идее, не имеет права отойти, сам по себе не дает никакого представления о том, как весь указанный объем фактического материала компоновать и преподносить, и, главное, с какой целью.

Стандарт по литературе, по русскому языку и по иностранным языкам не имеют общей единой концепции, в результате чего часть материала дублируется, причем, в частности, в учебниках русского языка языковые выразительные средства анализируются на далеко не лучших литературных примерах, а то и вовсе на убогих искусственных текстах, не дается единого представления о лингвистических категориях, в результате чего дети не могут связать в сознании грамматики разных языков, и т.п.

Предлагая что-либо добавить в существующий стандарт либо что-то изъять из него, мы неизбежно столкнемся с попытками оппонентов, придерживающихся других взглядов, опровергнуть наши предложения и, в свою очередь, предложить что-то альтернативное. Таким образом, любая частичная реформа стандарта рискует превратиться в историю о том, «как звери рисовали маму».

Идея включения в стандарт материалов, связанных с преподаванием риторики, и вообще, предмета риторики как одной из необходимых составляющих предмета словесности, сама по себе дивно хороша. Наша «замечательная» команда ЕГЭ, очевидно, нечто подобное и имеет в виду, вводя мини-сочинение, которое, судя по предъявляемым требованиям, должно представлять собой некое убогонькое и жалкенькое подобие хрии, но при этом, опять же, писать это учат не на блестящих образцах, на очередных «золотых» сочинениях, неизвестно кем и когда написанных.

По поводу идеи г. Президента о возвращении сочинения в ранг общеобязательного экзамена могу с уверенностью сказать, что «поезд ушел» еще в начале 90-х, когда стали издавать сборники «Золотых сочинений». Прежде чем вводить сочинение как форму экзамена, нужно подготовить для этого почву, т.е. дорастить от начальной школы до выпуска поколение детей, способных самостоятельно и внятно рассуждать на заданную тему, а не копировать блоками чужие тексты и мысли без всякого их критического анализа. А до тех пор сочинение может превратиться только в отвратительную профанацию.

Пересматривать образовательный минимум по словесности надо начиная с программ начальной школы, ибо там закладываются читательские предпочтения и вкусы.

Мне представляется, что раз уж на высшем уровне стали обсуждать преподавание гуманитарных наук, то следует на том же высшем уровне и поставить вопрос об общей концепции преподавания словесности, по аналогии с общей концепцией преподавания истории. Результат, конечно, будет столь же неоднозначный, как и в «истории с историей», но все же, прежде чем менять что-то конкретное, мы должны четко сформулировать цель обучения словесности: кого мы хотим в итоге получить (с учетом окружающей действительности). Только исходя из этого можно решать, как и на каком материале это можно сделать. И не следует забывать о массовом уровне школьных педагогов – чему они сами на данном этапе способны научить. Представляю, что бы сказали мои коллеги по прежней школе на предложение почитать с детьми митрополита Филарета.

В 1990-е годы, в противовес советской идеологизированной программе преподавания литературы, были созданы программы, где основное внимание было сосредоточено на художественной форме, но опыт, в том числе и мой личный, показывает, что они не очень продуктивны. Ребенок, подросток ищет в литературе, в первую очередь, нравственный урок, пытается расширить свой жизненный опыт, а эстетическое наслаждение для большинства – лишь «сопутствующий продукт», оно интересно только «филологическим» детям. Это не значит, что детям не надо объяснять особенности художественной формы, наоборот, это необходимо, чтобы они привыкали получать удовольствие не только от того, что написано, но и от того, как это написано. Но все же делать форму основой концепции нельзя.

Мое глубокое убеждение, что с детьми надо просто читать, обращая их внимание как на элементы художественной формы, так и на исторический контекст, и при этом подводить их не столько к решению, сколько к постановке нравственных проблем, затронутых писателем, к тому, чтобы они эти проблемы научались видеть в тексте и внятно размышлять о них вслух. Но урок в форме «сократической беседы», как правило, вызывает категорическое неприятие в государственной школе. И это тоже касается общей концепции преподавания, ибо школа долгие годы на уроках литературы задает ребенку вопрос, заранее зная «правильный ответ», а ребенок с большим или меньшим успехом старается его угадать или вычислить. Самостоятельное рассуждение ученика, подчас провокационное или парадоксальное, просто не принимается. На мой взгляд, это глубоко порочная практика во всем, что не касается сугубо формальных и фактографических аспектов (по поводу стихотворного размера или даты рождения писателя, разумеется, полемика неуместна).

И уж чтобы совсем «порадовать» власть имущих, не могу не сказать о необходимости принципиального пересмотра «расчасовки» школьной программы в целом. Мозги у детей не резиновые, и детской гигиены еще никто не отменял, а всевозможные ОБЖ, обществознание отдельно от истории и многое другое съедает время – как школьное, так и домашнее, не давая ни ребенку, ни педагогу сосредоточиться на главном. (О, тривиум и квадривиум – много ли, на самом деле, для образования надо!)

Вот, пожалуй, все, что пришло мне в голову сразу по прочтении Вашего письма. Прошу прощения за многословие и сумбурность – эмоции захлестывают: ведь о деле всей жизни идет речь.

С глубоким уважением,
Т.С.

P.S. Который год не устаю благодарить о. Тихона за совет читать «Войну и мир» в 8 классе! Очень продуктивно, хотя некоторые родители бурно протестуют. Но я предлагаю им свои советы в сфере их профессиональной деятельности, и они затихают.