В.Н. Долгоруков (Владимиров). В былой Москве. БАЛ

Светские правила устанавливали срок открытия бального сезона в Екатеринин день 24 ноября (по старому стилю), конец сезона — последнее воскресенье масленой недели перед Великим постом, носившее в светском лексиконе наименование «Folle journée» (франц. — безумный день), вмещавший по два, а то и по три бала, катанье на тройках и прочие увеселения. Все это строго соблюдалось до конца прошлого века, но ко второму десятилетию двадцатого от былых московских дворянских балов, тех, о которых мы читаем у Пушкина или Льва Толстого, не осталось ничего. Вместе с изменениями материального и бытового уклада дворянский жизни они выродились в жалкое подобие прежних блестящих собраний. К 1913 году о тех прежних балах и «folles journées» рассказывали своим детям пятидесятилетние родители.

Торжественное слово «бал» как-то не подходило уже к этим просто танцевальным вечерам или «утрам», но оно бережно сохранялось в светском разговоре, как сохранялись и некоторые бальные правила светского тона и поведения. Печатных приглашений или визитных карточек с написанными от руки приглашениями, как это делалось еще в конце прошлого века, не рассылалось, а делалось это устно при свидании, или по телефону, или просто через кого-либо из знакомых. Но визит на следующий день после бала всех кавалеров, присутствовавших на балу, был обязателен, состоя лишь в отвозе в соответ­ствующий дом и передаче открывшему дверь лакею сво­ей визитной карточки.

Совсем вывелись оркестры, и танцевали под рояль. Главным действующим лицом на балу был дирижер танцами. В Москве, как и в других городах, были один или два специалиста этого дела. В Москве их подвизалось двое: один на взрослых вечерних балах, другой на «утренних» для детей или очень «зеленой» молодежи. Оба военные в штаб-офицерских чинах. Иногда, по чьему-либо особому приглашению, появлялся их петербургский собрат, офицер гвардейского стрелкового полка. Все трое были представителями тех же светских дворянских кругов.

Обязанности дирижера были сложными и «работа» его тяжелой. Он должен был открывать бал и без устали танцевать весь вечер, показывая кавалерам пример образцового танцора. Одновременно он вел весь бал, т. е. распределял танцы, их количество, свойство и продолжительность с учетом перерывов и времени, ассигнованного на бал хозяевами дома. Обыкновенно бал длился от 8 или 9 часов вечера до 12 часов ночи, после чего следовал ужин. При этом обязательная программа состояла из вальса, четырех кадрилей и мазурки. Полонез как открытие бала сохранялся лишь при царском дворе. Здесь же он входил в одну из фигур четвертой кадрили, если она была с «котильоном».

Другие танцы на больших балах почти никогда не танцевались. «Котильоном» называлась кадриль, осложненная целым рядом особых фигур, причем, в зависимости от богатства бала, танцующие снабжались хозяевами дома разноцветными широкими шелковыми лентами, гладкими или с прикрепленными к ним бубенчиками, букетами живых или бумажных цветов, серпантином, конфетти, бутоньерками, всякого рода розетками из шелковых ленточек, украшениями из золотой или серебряной бумаги и прочими маскарадными побрякушками.

За роялем сидел тапёр или тапёрша. В Москве среди них были свои знаменитости, неутомимые труженики, знавшие, чем угодить хозяевам дома, составляющие свою программу, главным образом, из вальсов и мазурок из опер и балетов, шедших в Большом театре. Так, неизменным «полонезом» был марш из балета «Конек-горбунок».

Если бал бывал с «котильоном», то «работа» дирижера осложнялась изобретением фигур 4-й кадрили в соответствии с количеством и качеством котильонных украшений. Эта изобретательность и определяла талант дирижера, обязанного особенным образом развлечь танцующих наряду с требующимся от него неугомонным тем­пераментом. То это было хождение цепью по всем комна­там дома, то « figure isvostchik » («фигypa извозчик»), когда кавалер набрасывал ленту на плечи дамы и правил ею как лошадью, то бешеный галоп по всей зале (« galop général ») в вихре серпантина и конфетти и т.п.

И если вспомнить, что ко всему этому дирижер бес­прерывно выкрикивал название танцев, номера кадрилей и их фигур и команды во время их исполнения, все это не­пременно на французском языке, хлопал в ладоши, чтобы вовремя остановить тапера, размещал пары в кадрилях, заставлял ленивых кавалеров приглашать дам, следил за стройностью танцев и наводил порядок в котильоне и со всем этим то носился с одного края залы на другой, то тан­цевал, не присаживаясь, четыре часа подряд, будучи одет в суконный военный сюртук с высоким воротником и в бе­лых лайковых перчатках, то можно себе представить всю тяготу этой «общественной нагрузки».

Участниками балов были барышни и молодые люди от 16 до 20 лет. Замужние дамы и женатые мужчины не тан­цевали, за редкими исключениями.

Бальные платья барышень были всегда не особенно длинные, светлые, голубые, розовые, из легких шелковых материй, крепдешина и проч., с небольшими вырезами на шее и короткими рукавами. Иногда на шее тонкая нитка жемчуга и всегда тоненькая золотая цепочка от нательного крестильного крестика. На руках длинные, выше локтя, бе­лые лайковые перчатки. Веера были очень редки, а если и бывали, то маленькие тюлевые или бумажные, туфли чер­ные лакированные на французском каблуке. Чулки белые шелковые со стрелкой, если платье белое, и черные шелко­вые очень прозрачные с платьями всех других цветов.

Костюм молодого человека — смокинг или фрак, белые лайковые перчатки, из которых снималась только одна с правой руки. Черные лакированные туфли. Черные шелковые носки. К смокингу — черный жилет и черный шелковый галстук бабочкой, самозавязывающийся, к фраку — жилет белый пикейный, галстук белый, тонкого подкрахмаленного батиста, бабочкой (мог быть готовый). Воротнички крахмальные ординарные (к смокингу иногда двойные), с загнутыми уголками. Грудь рубашки с одной маленькой запонкой, жемчужной или золотой, манжеты крахмальные. Фалды фрака не длинные и прямо обрезанные. На фрачных брюках, довольно узких, лампас из плотного гофрированного черного шелка. Лацканы смокинга покрыты черным шелком.

У лицеистов — мундир, у студентов — мундир или, чаще, сюртук. Военных на балах в дворянских домах почти никогда не было. Это объяснялось тем, что молодые дворяне служили преимущественно в гвардейских полках в Петербурге, а контингент офицеров московских полков пехотных гренадерских, сумского гусарского, донского казачьего и артиллерийской бригады состоял из малородовитого дворянства и буржуазии, не причисленных к так называемому высшему свету.

Барышень на балы вывозили их мамаши или по­жилые родственницы, которые и украшали собой ряды кресел вдоль одной из стен залы. Тут фигурировали старо­модные высокие прически с шиньонами наверху, платья со шлейфами и длинные боа из страусовых перьев. Мужчины среди них появлялись весьма редко. Папаши и дядюшки предпочитали в таких случаях отсутствовать, всячески избегая скуки бальной повинности. На лицах мамаш, изрядно надоевших друг другу на предыдущих балах и в гостиных на «журфиксах» (определенных приемных днях), действительно отражалась скука. Они терпеливо отбывали светскую обязанность, следя за поведением своих дочек и высматривая им подходящих женихов.

Бал начинался с того, что молодые люди толпились в одном конце зала, барышни — в другом. Затем, когда раздавался зычный и довольно строгий возглас дирижера: "Messieurs les cavaliers, engages vos dames pour la valse s'il vous plait!!!" («Господа кавалеры, приглашайте ваших дам на вальс, пожалуйста!!!») и тапер ударял по клавишам, молодые люди с неособенной охотой начинали танцевать, то и дело поощряемые к этому шутками или строгими выкриками дирижера, вальсирующего то с одной, то с другой из барышень. Старинное искусство бального танца было уже утеряно. И барышни, и молодые люди танцевали плохо. Вальс получался посредственно, мазурка обратилась в обыкновенную неряшливую беготню, и все предпочитали кадриль, в которой можно было просто ходить или сидеть.

Ужин следовал после мазурки, и кавалер вел к столу и сидел за ним рядом с дамой, с которой танцевал мазурку. Поэтому приглашение на мазурку всегда было условлено с кем-либо из барышень в начале вечера, и внимание дипломатичных мамаш во время мазурки удесятерялось. Если для танцующих мазурка являлись скучным номером, то для мамаш она была самым решающим моментом всего вечера.

Ужины бывали скромными (да и не всегда они бывали). Они состояли обычно из двух холодных блюд — рыбы, мяса или дичи и сливочного или фруктового пломбира. Пили только шампанское в очень умеренных дозах. Во время бала в одной из прилегавших к зале комнат устанавливался стол с крюшоном из шампанского с апельсинами, с аршатом (миндальным молоком) в стеклянном кувшине, бутербродами, фруктами, соленым миндалем и фисташками, пастилой и шоколадными конфетами. Курить мужчины уходили в кабинет хозяина дома или отведенную для этого комнату. Ни о каких провожаниях молодыми людьми барышень домой не могло быть и речи. Их отвозили в каретах или санях их мамаши или, в случае отсутствия таковых, присланные за ними горничные.

И подумать только, что еще в 1913 году в Москве был дом (графини П. С. Уваровой в Леонтьевском переулке, № 18), где на балу танцевали при свечах в большой лю­стре и стенных канделябрах! Хозяйка дома электричества так и не признала! Балы там начинались пораньше, часов в 7 вечера, с расчетом закончить все к 10 часам. Ужинать не давали, а крюшон разбавляли сельтерской не то из-за экономии, не то из-за опасения, что молодые люди переусердствуют в питье.

Далее читайте в книге В.Н. Долгорукова (Владимирова) «В былой Москве». 

Составитель Е.С. Дружинина (Шервинская)

Подробный и живой рассказ о Москве написан «потомком Пиковой дамы» князем Владимиром Николаевичем Долгоруковым. Задуманный как справочник для театральных постановщиков, не имевших представления о быте дореволюционной России, рассказ перерос первоначальный замысел и вылился в пространное повествование об улицах города и его ушедшей жизни, буднях и праздниках, театрах, ресторанах, извозчиках, одежде и прочих деталях, характеризующих эпоху почти столетней давности. Текст иллюстрирован старыми фотографиями, открытками, а также акварелями московских художниц О. и М. Соловьевых.