Уличные приметы. Из книги В. Владимирова (В.Н. Долгорукова) «В былой Москве»

Большое движение было, главным образом, в центре, между Красной площадью и площадями Лубянской и Варварской (теперь Славянская площадь), где помещались Новые и Старые Торговые ряды, склады и магазины, и в районе Кузнецкого моста, Неглинного проезда, Петровки и Тверской, тоже изобилующих всякого рода торговыми предприятиями. Оживленно было и на площадях, где скрещивались главные магистрали и трамвайные пути. По бульварному кольцу шумели трамваи, по Садовому тарахтели ломовики, но любая боковая улица или переулок были тихи (особенно зимой) и в большинстве случаев безлюдны. Такими делали их отсутствие магазинов, большое количество барских особняков и вообще малая населенность города. Небольшие, низкие дома, булыжная мостовая, достаточное количество садов и палисадников, зеленеющие травой дворы придавали улицам провинциальный вид.

Пустота улиц и их провинциальность заставляла обращать внимание обывателя чуть ли не на каждого проезжего или проходящего, на всякое малейшее изменение в привычном для него облике улицы. Медленно тянулась изо дня в день жизнь, и заведенный, как казалось, раз и навсегда порядок чрезвычайно редко нарушался чем-либо необычным. Уличные «события» становились традиционными и происходили в определенное время года, дня и ночи. Так, например, днем 1 и 2 января мчались высокие сани извозчиков — «лихачей» или собственные одиночки. В санях сидел один мужчина, штатский или военный, лицеист или студент, прифранченный, в белых перчатках. В аристократическом и буржуазном обществе это были дни новогодних мужских визитов, женщины в эти дни не посещали никого, а только принимали у себя. То же в первые два дня на праздник Пасхи. На шестой неделе Великого Поста, в пятницу, субботу и воскресенье с утра чинно шествовали по тротуарам по направлению к центру целые семейства или торопились шумные ватаги гимназистов, реалистов и гимназисток на вербный базар на Красной площади, навстречу им шли люди, уже нагруженные вербным товаром, и улицы оглашались пищанием «умирающих чертей» и «колбас» и свистом «тещиных языков».

А в субботу, часов в десять вечера, обычно плохо освещавшаяся газовыми фонарями улица наполнялась трепещущими разноцветными огоньками в руках вереницы людей — взрослых и детей, медленно и молчаливо идущих по тротуарам. Они отстояли вербную всенощную в церквах и шли, по древнерусскому обычаю, с зажженными в церкви свечами и вербами домой, всячески прикрывая пламя разноцветной гофрированной бумагой или просто рукой, чтобы донести огонь до дому, где более набожные из них зажигали этим огнем лампады у икон. Такое же шествие богомольных москвичей происходило и ночью в четверг на последней — Страстной неделе Великого поста, после чтения в церквах двенадцати евангелий.

В Страстную субботу под Пасху одна за другой из ворот и подъездов выходили, посланные их господами, горничные и кухарки и прочие из прислуг и торопливо шли, неся на тарелках в салфетках куличи, пасхи и крашеные яйца, чтобы освятить их в церкви. К ночи улица была совсем пустынна и безмолвствовала; москвичи были в церквах у пасхальной заутрени. А ровно в полночь колокол Ивана Великого в Кремле первым начинал звон, за ним принимались звонить все многочисленные церкви, и над Москвой стоял колокольный гул. Вокруг церкви (а в Москве почти не было улицы без церкви) ходил крестный ход, пел хор певчих, народ толпился, держа в руках зажженные свечи, а в воздух взлетали ракеты, и горели бенгальские огни.

Но бывали и «события», так сказать, местного порядка, присущие какой-нибудь одной или нескольким улицам, опять-таки повторявшиеся в определенные дни и по определенному поводу и тоже напоминавшие москвичу и день, и час. Так, например, если на Малой Никитской из ворот дома известного московского окулиста — доктора Крюкова бородатый мужик, в синем картузе, сапогах, темной рубахе-косоворотке и жилетке, выводил осла и вел его к Никитским воротам, местные жители знали, что это среда или воскресенье и в Большом театре идет балет «Дон-Кихот», в котором крюковский осел будет возить Санчо-Панса — артиста Рябцева, и что время близится к восьми часам вечера. В эти же дни и часы конюх вел из манежа Гвоздева, в Трубном переулке на Плющихе, старую, с отвисшей губой, тощую, белую кобылу «Марселину», которая «играла» классическую Россинанту. Иногда оба эти «актера» шли вместе вниз по Большой Никитской, Долгоруковским переулком (теперь Никитский переулок), через Тверскую, Георгиевским переулком и мимо оперы Зимина (теперь Театр оперетты) к Большому театру.

Если от Хамовнических казарм к центру шагал под командой унтер-офицера взвод сумских гусар, это означало, что в Большом театре идет балет «Конек-Горбунок» и в последнем его действии эти солдаты будут ехать на лошадях и маршировать, изображая сказочных воинов, и получат за это по двугривенному.

А иногда весной, летом или осенью, когда булыжники не были покрыты снегом, перед одним из барских особняков мостовую устилали толстым слоем соломы. Это означало, что в доме есть тяжело больной и его покой охраняют от стука конских подков и грома железных шин ломовых извозчиков.

Когда же улицы наполнялись посыльными в фуражках с красными тульями, несущими букеты цветов, завернутые в папиросную бумагу, или картонные коробки с тортами, и когда снова мчались разодетые господа, штатские и военные, на «лихачах» и одиночках, москвич знал, что этот день — 17 сентября — день именин Вер, Надежд, Любовей и Софий.

<...>